Вступление

Я раньше думал, вот напишу роман.

Все люди будут знать про меня.

А сейчас хочу просто исчезнуть.

Путь ошибок, разочарований и смерти.

А кто-то любил в детстве, бродить по вечерам по улицам, заглядывать в желтые окна внизу домов, которые на первом этаже.

Смотреть, подглядывая за людьми, которые там живут, за неприкрытой занавеской, и тихонько завидуя их жизни.

Представляя себя на их месте, играя в уме чужие роли.

***

Давай. Стреляй.

Не сложно.

Поторопи финал.

Твой тихий ангел в ножны

Упрячет свой кинжал.

Смотри, – уже к восходу стремятся журавли.

Ты заслужил свободу.

Прощай.

И вместе с ним лети.

***

«Последняя терция: Окончание»

Отступник – так кто ты на самом деле.

Тварь ли дрожащая на «планете земля», или новое создание человеческого разума, повлекшего пойти против воли божественного творца, не создателя, но творца демиурга вогнавшего людей в земной ад.

Наверно то и другое. Не знаю.

Но глупо ведь противиться эволюции, чтобы быть оцифрованным 3Д сканером для жизни в виртуальном пространстве.

Не в смысле таком, что просто отступник от чего—либо мелочного, и пустых человеческих страстей, амбиций, карьеры, семьи, да чего угодно – всего плотского и приносящегося удовлетворения.

А в смысле – я сам Отступник: я не как все, я один против всех, против самого небо и превыше него.

Или тоже стоит выйти на улицу, и прибить на храмовых воротах церкви, свои десять тезисов нового Евангелия от Матфея, то есть от Евгения—Джоника.

Да нет, отступники не могут быть по определению ново обретённым Мессией. Хочется просто отринуть весь Мир.

И потому я просто отступник.

…. – А—а—а!! – Я просто ору в голосину от всего, вкладывая в немой голос всего себя, что твориться на свете. – Ви—и—ландия! Ты где?!

Сука, от жизни такой, где все до одного, должны неумолимо погибнуть.

И больше никто не боится умереть, ибо вся уже терция погибла.

А отпевать больше некому нас, трусливые капелланы сбежали, поджав католические хвосты.

Взмах клинком приготовленный ударом в немом крике!

Звени огнём, моя новая смена Иштена Кардьи, смертельная сталь – оружие превыше мечей, и господин превыше венценосцев, а истина превыше летописей или людской памяти.

Звени, пой, опускайся сверкающим тальваром на холку проклятой твари, даже если я льщу сам себе несбыточной надеждой, и все мои упования – льдинка на полуденном солнце!

И снова я убил человека, чернявого французика, защищаясь в ответ, да клянусь подвязками святой Женевьевы, следуя принципам Талиона.

Да как так? Если я не желал такого.

Но только я не Христос, чтобы подставлять другую щёку под удар судьбы. А вы сами испытайте убить меня сначала…!

Только чем! – чем я лучше чернявого француза?!

Тем, что убийца помнит убитого, а убитый убийцу – нет?

В этом что ли правда жизни.

И сердце снова на миг отказывает из-за всего пережитого.

Захлебывается от предынфарктной боли, стучит с перебоями, и снова мчит ошалевшим скакуном по лугам проклятого Иерихона.

Звуки заканчивающейся бойни раздавались где-то отдалённо.

Снова делаю сальто назад, выскальзывая из западни длинных мечей.

Замечаю во время прыжка вынужденного, как время замедляется, закрывая свои скрипучие ворота от несмазанного мгновения.

Как Настоящее сменилось Прошлым, а Будущее Настоящим.

И как журавли летят на юг.

***

Несколько часов назад настало зарево наступающего утра.

Давая людям шанс, то ли опомниться, то ли показать свою молодецкую удаль на поле брани. Но никто не хотел образумиться.

И тогда равнодушный Господь в небесах всё решил за нас всех – а пускай начинают! Ломать – не строить; начинать, так начинать.

И взревели огнем Зевса пушки мортиры, осыпая войска бесконечными ядрами, чугунных разрывов, разрушая мирное утро над головами вооружённых людей, закованных в сталь и броню.

К слову сказать, о самой диспозиции:

Германский командующий, генерал Бек отошел от нас со своим корпусом, и располагался вдалеке от нас. Не знаю, по каким причинам так вышло.

Это осталось тайной навеки, может перекупили его французские шпиёны, или просто решил остаться в сторонке, дабы подождать чем дело кончиться. Так или иначе,