«Упрусь, как в стену, в аромат акаций!..»

Упрусь, как в стену, в аромат акаций!

Чуть обалдев, мешаю я коктейль

Из слов и запахов, с щепоткой провокаций,

Стихов медвяный я сварганю эль.

В ловушке носа мошкарой залётной

Трепещут крылышками ароматы мая:

И моря йод, и запах кофе плотный,

И розовый каштан, и… всё поймаю!

Ваниль! И жжёный сахар. Сладковато!

Мешаю бархатными ветками сирени.

Торговец облаками сладкой ваты?

В стихи его, туда же, без сомнений!

Жужжит мужик штуковиной стригущей,

Летит трава абсентной сочной стружкой!

Туда же, в стихотворный эль, погуще!

(Мы погадаем на остатках в кружке.)

Красотка мимо тянет шлейф шанельный…

С чуть слышным треском оторву кусочек.

Кондитерской немного карамели

И горсть жасминовых разбухших почек.

Мой городок приморский в южной ночи

Улов удачный чувствует на нюх:

«И шашлычок под коньячок, ах, вкусно очень!» —

Командировочных романов терпкий дух.

Клубничный вкус малиновой помады

Скрывают локоны жантильных лип,

А в парке пахнет сладким лимонадом!

И песенки мотив к губам прилип.

Босое утро, округливши локти,

Плеснёт из таза солнечного света!

Ночь смоет в море, лишь оставит лёгкий,

Чуть слышный запах будущего лета.

Несёт яичницей и тёплым хлебом – да что же это?!

«Детство закатилось пыльным мячиком…»

Детство закатилось пыльным мячиком

Под одышливый седой диван.

Солнечным игриво-прытким зайчиком

Скачет на ресницах по утрам.

Пацаном соседским громко дразнится,

Лижет с локтя капли эскимо.

Только с ним болезни были празднеством:

Мёд, малина, градусник, лимон.

Детство ждёт под ёлкой, до последнего,

Деда снежного обещанный визит.

Пучит глазки, мается и, бедное,

Обязательно на свете всё проспит!

Детство знает ароматы в кухоньке

Жареных оладий и блинов.

Вмиг проснётся, сразу, как унюхает!

Стянет блин, не вычистив зубов.

Детство, вопреки домашней ругани,

Все горбушки с булки обгрызёт.

«Ой! Скребётся кто-то!» – и испуганно

Вмиг под одеяло заползёт!

Конопушек мушками засижено

Круглое чумазое лицо.

Дуется, в углу стоит обиженно,

На «лещей», отпущенных отцом.

Он сердит, в бровях таит суровое,

Только детство тем не провести,

Выпросит всего одно лишь слово и —

Прыг на шею: «Папочка, прости!»

Плавит душу грамотно, умеючи,

Растянув щербатый милый рот.

Шустро так, порывисто, по-беличьи,

К друганам на улицу скакнёт.

Время пишет дождики плаксивые…

Детство загрустило и ушло.

На высоких каблуках, красивые

Вытеснили туфельки его.

Дни в альбомах буду перематывать.

Косяки отметинки хранят.

Красные сапожки, виновато так,

В уголке забытые стоят.

Попой кверху внук мой, под диванчиком,

Шарит и пыхтит там в душной тьме…

Возвратившись ярким пыльным мячиком,

Детство выкатилось в руки мне!

«Наши дети, не нами рождённые, заново в вас…»

Наши дети, не нами рождённые, заново в вас

Повторят цвет волос, форму губ, глубину наших глаз.

Нас никто не просил,

Да и разве кто спросит песок,

Тот, которым гасили

пылавший в июне восток?

Там свинец с неба лился

И в землю вбивающий град.

Там партийный молился,

Священник крыл господа мать.

Генеральный прогон жуткой пьесы с названием «Ад».

Там не стало живых, ну а те, кто остался, – молчат.

Мы – компост, на котором взрастают побеги живых.

Нами глотку войны забивали без счёта, под жвак.

Каждый был боевой, нами сходу и без холостых.

А кончались патроны, мы просто сжимались в кулак.

Мы остались всё те же. Не стать ни моложе, ни старше.

Обездвижены, слепы, бесчувственны, глу?хи и не?мы.

Ни парады не слышим, ни ваши браву?рные марши

Сквозь пробитые пулями каски и рваные шлемы.

Вы шарами и лентами красите ваши печали.

Тишины! Мы от грохота снов бесконечно устали…

Помолчите, живые, и в эти минуты молчанья

Вы услышите шум наших душ, пролетающих стаей.

«Знаешь, милый, бывает время …»

Знаешь, милый, бывает время —

Я «включаю» простую бабу,

Чтоб протюкать до дырок темя,

Портупею ослабить дабы.

Устаю