Назад к книге «В поезде» [Даниил Александрович Бешанов]

В поезде

Даниил Александрович Бешанов

Школа позади. Конец лета. Толя едет на юг к родителям. Дни в поезде длинны и жарки, а ночью беспокойно и продувает. Еды мало, и постоянно кто-нибудь в вагоне говорит, кричит, смеётся или плачет. Казалось бы, хуже места и не сыщешь. Но жизнь открывается под новым углом, когда Толя знакомится с мудрой спутницей.

Когда поезд тронулся, его легко тряхнуло, и он очнулся от своих мыслей и подкрадывавшегося сна. Он посмотрел в окно, не надеясь увидеть кого-то знакомого, но по привычке. Раньше родители провожали, стоя на платформе и глядя в окно. Улыбались и махали, что-то говорили, но сквозь деревянную раму долетали уже рассыпавшиеся предложения.

Сейчас никто с ним не прощался. Даже город выключил иллюминацию и погрузился в размеренный сон. По дорогам изредка пролетали машины. Они не хотели, чтобы их заметили в такой поздний час на улице, и мчались домой. Им не было дела до движущегося состава.

Поезд медленно выбирался из городского района. Проплывали окраины: однотипные девятиэтажки, гаражи с загогулинами графитти, мрачно росшие деревья. На глаза попался костёр, или просто горящая бочка. Компания сидела вокруг – пропитые лица, сверкавшие пугающе в свете пламени. Единственная женщина держала бутылку в руке и над чем-то хохотала. Почудилось, что её слышно даже в вагоне.

Но внутри ничего не было слышно. Здесь текла своя жизнь, сонная и притихшая через 20 минут после отправления. Большинство уже заправило спальные места и отправлялось ко сну. Толя любил посидеть и не торопиться, пока другие не разберутся. Он сидел у окна и чувствовал, как покидает город, а ощущение города и все воспоминания и беспокойства, что были важны там, оставляют его. Становилось легче.

Гаражи и заборы сменились открытым пространством. Столбы мелькали у Толи в глазах, и он следил за тем, как провода то поднимались к ним, то провисали. На это можно было смотреть и не думать ни о чём, погружаясь в транс. А потом ночь подошла слишком близко к поезду, и ничего не стало видно. Остались темнота и сопровождаемый её стук колёс. Они бились как сердце. Напряжённое и взволнованное, оно стучало в грудную клетку, нарушая тишину спящего поезда.

Уснул и Толя. А, когда проснулся посреди ночи, не сразу понял, где находится. Вспомнив, он огорчился, но грусть не может долго задерживаться в сонном теле. Толя нашёл на ощупь постельное бельё и машинально постелил на верхней полке. Потом он быстро переоделся, спрятал вещи и завалился на своё место.

***

В поезде всегда или жарко, или холодно. Днём людям душно, они открывают окна, и поток свежего ветра устремляется по вагону. А ночью холодает, и спящих продувает. В поездке можно легко простыть. Толя знал это и, тем не менее, проснулся с забитым носом и неприятным ощущением в горле. Они не давали ему спать и лежать не давали, так что он встал и, нащупав свои ботинки, пошёл в туалет.

Шум движущегося поезда становился привычным. А к такому скоплению людей привыкнуть нельзя было, да и не хотелось. За закрытой дверью можно побыть наедине. Неудобный умывальник без ручек. Зеркало, в которое смотрелось так много народу, что его отражающая поверхность почти стёрлась. Сквозь дырку в полу видно, как мгновенно проскакивают мимо шпалы. Ехали быстро, торопились куда-то. Толя умылся и вышел. В коридоре уже толпились.

Сосед с нижней полки так и не объявился, так что Толя снова уселся за стол. Рядом ехала семья из трёх человек: муж, жена и сын. Было рано, не больше 8, но они уже где-то раздобыли курицу грилль и ели её. Хотя едой это назвать трудно. Пожирание, пир гиенн, кормёжка в свиньем стойле – больше подходит. Трое были точными копиями друг друга: красные, толстые, в грязных футболках и шортах, сдавливающих их ноги. Ели остервенело, хватая курицу руками и раздирая её.