1

На сыпучем взгорке внутри подковы села сумерничают две фигуры. Вечерняя синь сворачивается, густеет, запекается чернотой, и трудно отличить, кто из двух девушка, а кто – плечистый парень. За первой звездой вызрела вторая, третья, и потянуло сыростью.

Девушка недовольно поводит плечами, словно отгоняет озноб:

– Слышь, Дань, похолодало. Тебе тоже, небось, зябко?

Он снял с себя пиджак и надел на нее.

Она была очень смешная в этом одеянии – из рукавов виднелись только кончики пальцев. Девушка высоко поднимала руки, чтобы рукава упали.

Даниил чувствовал, как она отогревается у него на груди и становится все более кроткой. Он поцеловал сначала ее глаза, потом губы – они пахли парным молоком и свежим хлебом.

– А ты смерти боишься? – спросила она неожиданно.

– Нет.

– А я боюсь. Все вижу, как меня хоронят, и хочется, чтобы было много народу, и чтобы говорили обо мне разные хорошие слова.

Им хорошо было сидеть рядом, их колени смыкались.

Как всегда она повелевала:

– Ну что ты так просто смотришь – поцелуй меня.

Или:

– Мне холодно – дай мне в рукав твою руку. Ой, какая она добрая!

Или ещё:

– Ты сидишь от меня далеко, подвинься ближе.

А потом:

– Ну, хватит обниматься, пойдём погуляем.

Он делал все, что она хотела, делал и смеялся. Ему нравилось, что есть на свете человек, который им повелевает. Он привлек ее и ощутил, как она ладно слеплена – шея, руки, плечи, округлые и неожиданно хрупкие.

А ночь давала о себе знать. Где-то над головой шумела листва невидимых в темноте деревьев. Откуда-то издалека доносился тревожный крик совы. Налетел ветер и медленно растер все звуки. Небо оторвалось от земли, кое-где даже посветлело. Смолкли шумы вечера. Стало теплее, тише и спокойнее.

– А я тебя не отпущу домой, если даже будешь просить, – сказал Даниил, воодушевленно обхватив плечи подруги. – Да, да, если даже придет твоя мама, все равно не отпущу.

– Мама…, – произнесла девушка так, будто все было за какой-то далёкой гранью, где начинается нечто призрачное, что, быть может, существует, а возможно, создано воображением.

Молча шли и слушали, как мягко шумит ветер листвой, и перекликаются во сне птицы. И все, казалось, отступило куда-то прочь, и села, большего села нет рядом.

– У тебя нет ощущения счастья? – спросил он.

Она дотянулась губами до его губ.

– Я хочу, чтоб оно у меня, было, – сказала она.

Мягкость неба и тихо засыпающей земли, нерезких, но необъяснимо тревожных запахов и теплого ветра обняли их. Село спало, но тишина была и приятна, и чуть тревожна.

За околицей небо было нетускнеющим, и белесые полуночные сумерки разлились над полем. Земля давно остыла от полуденного зноя, дышала холодной свежестью, а повсюду в стороне, отступая от дороги, где днем поблескивали солончаки, поле было мягким, серо-пепельным.

Они пересекли дорогу, и пошли по траве. Она была молочно-зеленой от росы, и там, где они ступали, оставался темный след. Ноги стали влажными, и туман обнял их, но они не чувствовали ни холода, ни влаги. Где-то вдали невысокой и прозрачной черточкой темнел лес.

– Я весь день работала, – вдруг произнесла она, – весь день. И ждала тебя, чтобы пойти на озеро. Пойдем?

Они шагали по большому лугу, огибая околицу. А потом дошли до озера, и он оставил ее на круче, а сам поспешил к поваленному дереву у воды. Разделся и поплыл – поплыл быстро, сильно работая руками.

– Вода холодная? – крикнула она.

– Нет, совсем теплая! Теплая! – отозвался он.

Она сбросила с себя платье, легко ступая, бесшумно вошла в воду.

– Нет, не теплая! – сказала она, – не тёплая, а хорошая.

Он вынырнул рядом с девушкой и коснулся ладонью ее спины.

– Ну, говори – останешься со мной до утра или нет? Говори!

Она засмеялась и устремилась к берегу. А он настиг ее и, взяв на руки, погрузил в воду, а потом бережно приподнял и снова погрузил.

– Катя… Катя….

Они выбрались на берег. Вода сберегла дневное тепло, не хотелось из нее выходить.

Он натянул на мокрое тело штаны и рубашку и побежал к темневшему невдалеке строению, не дожидаюсь ее.

– В домик, там тепло! – позвал Даниил.

– Там призрак!

Он не расслышал.

– Приведение там! – крикн