Книга четвертая

Пролог

Нью-Йорк, март 1947

Сырой, океанский ветер скрипел ржавой табличкой: «Сдается внаем».

Потрепанный, одноэтажный домик, с огороженным палисадником, по соседству с бейсбольным стадионом Эббетс-филд, на Бедфорд-авеню, предлагали по дешевке. Мебель в трех комнатках и на кухне стояла старая, довоенная. Плита и колонка, в ободранной ванной комнате, работали на газовых баллонах.

Газ надо было тащить волоком от мелочной лавки, содержавшейся выходцем из Пуэрто-Рико. Евреи, населявшие дома и квартирки, в окрестностях, заходили к мистеру Рикардо только за газом, сигаретами и билетиками лотереи штата Нью-Йорк. Остальную провизию жители квартала закупали в кошерных магазинах, усеивавших местные улицы:

– Ребе не запрещает играть в лотерею… – хмыкнул пуэрториканец, – они надеются сорвать миллион, выбраться из Бруклина… – начало марта выдалось пасмурным. С неба сыпался мокрый снег, таявший на асфальте. Люди кутались в шарфы, дышали на руки:

– Он той неделей купил электрический обогреватель… – мистер Рикардо узнал в заклеенном рекламными плакатами окне лавки знакомую фигуру, – правильно, у него маленькая дочка… – мистер Рикардо знал, кто занял пустующий домик, за два квартала от лавки. Табличку еврей пока не снял:

– Видимо, у него руки не дошли, или он не знает, как с отверткой обращаться. Я слышал, что он бухгалтер… – новости пуэрториканец получал от соседки, занимавшей вторую половину двухэтажного дома, где размещалась лавка и квартира. Рикардо, уроженец Бруклина, с детства нахватался еврейских словечек.

Миссис Гольдблат, вдова, мать единственной, засидевшейся в девичестве, дочери, была истинной йентой, сплетницей, как говорили евреи:

– Он приехал из Европы… – уверенно заявила женщина, распивая с соседом кофе на кухне, – Ривка слышала его акцент… – дочь миссис Гольдблат трудилась секретаршей в большой бухгалтерской практике, на Истерн-Парквей, по соседству с домом ребе. Рикардо никогда не навещал особняк красного кирпича, под номером семьсот семьдесят, где обосновался нынешний глава хасидов, и его семья. Пуэрториканец, разумеется, не ходил и в синагогу, но всегда вывешивал в лавке рукописное поздравление с еврейскими праздниками:

– Священник сказал, что ничего дурного здесь нет… – он поправил плакат: «Веселого Пурима», – в конце концов, половина моей клиентуры евреи… – по словам мисс Гольдблат, мистер Фельдблюм, беженец, происходил из Польши. Рикардо тоже заметил в его речи знакомый, певучий акцент:

– Дома и в синагоге он говорит на идиш… – мистер Фельдблюм устроился младшим бухгалтером в контору, где работала дочь соседки:

– Он только в феврале приехал из Европы, но удивительно быстро разобрался в нашей расчетной системе, – заметила мисс Ривка, – он способный, только очень скромный… – по легкому румянцу на щеках девушки, Рикардо понял, что новый коллега ей нравится. Пуэрториканец, искоса, бросил взгляд на пышную грудь, в блузке искусственного шелка:

– Мисс Ривка теперь каждый день губы красит… – он всегда засматривался на дочь соседки, – но понятно, что мне ничего не светит. Я ее возраста, но католик. Евреям такое запрещено… – судя по виду, мистер Фельдблюм был старше пуэрториканца:

– У него седина, в бороде и на висках. Впрочем, если он в лагере сидел… – Рикардо читал о лагерях уничтожения в газетах, – то понятно, почему он так выглядит… – хозяин лавки провел войну в относительной безопасности. Перепоручив дело отцу, Рикардо пошел добровольцем во флот. В море он не попал. Пуэрториканца отправили в огромную хозяйственную часть штаба военно-морского флота в Норфолке. Дослужившись до старшего сержанта, Рикардо командовал штатом уборщиков, негров:

– В армии еще с первой войны появились наши офицеры, – гордо подумал он, – а теперь есть даже генералы и адмиралы. Негров в офицерские училища пускают, но до генералов им далеко, как нам, католикам, далеко до президента, католика… – после демобилизации родители стали подыскивать Рикардо невесту, из знакомых, пуэрториканских семей.

Втайне ему нравилась высокая, с большой грудью, дочь соседки по домику. Мисс Ривка красиво укладывала черные, густые волосы, и