Шестая дверь. Сборник рассказов
Наталья Викторовна Бакирова
Каждый герой этой книги оказывается перед выбором: счастье или несчастье, знакомая испытанная жизнь или новая – неизвестная. И на этой развилке человек получает шанс догадаться: что такое счастье – каждый определяет сам, а выбор никогда не бывает окончательным. Содержит нецензурную брань.
ШЕСТАЯ ДВЕРЬ
Совсем маленькой мне пришла однажды мысль: надо бы завести любимое число. Как я до сих пор жила без любимого числа, непонятно. Обкатав на языке все цифровые наименования первого десятка, я остановилась на слове "шесть". Оно было самым красивым.
"Ше-есть", – пела я про себя пушистое, ласковое слово.
– Сколько тебе ложек сахара? – спрашивала мама, наливая чай, и я, храня верность "своему" числу, шелестела:
– Шшэсть…
Любимая цифра в моем исполнении звучала достойно. Но никаких шести ложек мне не давали.
Я росла домашним ребенком, послушным, неслышным, никому не мешали мои неторопливые игры. Города из кубиков, повести и романы в картинках, и тараканы шуруют на кухне – не страшные и не противные, никогда не отказываются жить в домиках, что я для них строю. Иногда мама берёт меня с собой на работу, она преподает русский язык, а я сижу за последней партой, рисую тараканьи города, изредка сообщая маминому классу о своих успехах. Это нравится большим детям, но не нравится маме, и в следующий раз мы идём уже не к ней, а сворачиваем по дороге в солнечный коридор, где белая дверь, а на двери – моя любимая цифра. За дверью встречает небольшая женщина. Черноволосая, пожилая.
– Здравствуйте, Алла Ильинична, – говорит мама. – Вот, привела к Вам…
Очень светлой была комната, рядами стоят стеллажи, стоят столы для тех, кто мог бы тут читать или делать уроки. Но в тот первый день моего появления – пятилетней девочки с двумя косичками – не было никого. Только сидел в горшке большой каучуконосный фикус и цвёл вопреки законам своей природы.
Это мне Алла Ильинична потом объяснила, что фикусы не цветут. Цветок, которым я заинтересовалась, был, оказывается, бумажный.
Ходила я к ней часто. И с мамой, и потом одна – когда начала учиться в школе. Оставалась после уроков. Мы брали книжки, тоненькие, малышовые, в мягких обложках, подклеивали порванные страницы, аккуратно прорисовывали стёршиеся от времени буквы заглавия. Книги доверчиво шли к нам в руки. Обрезая разлохматившиеся края страниц, мы уговаривали их потерпеть.
В конце лета получали новые учебники. Ставили им библиотечные штампы – на форзаце и на семнадцатой странице, а также на сто семнадцатой, и на двести семнадцатой, если требовалось. Старые учебники, дряхлые и потрепанные, сдавали в макулатуру. От них надо было отдирать картонные обложки.
– Маша, оторви, пожалуйста, – просила Алла Ильинична, – я не могу, – смотрела виновато. – Рука не поднимается.
Обложка отрывалась с треском. Отдирался присохший клей, лопались старые, не слишком прочные нити.
– Алла Ильинична, дайте что-нибудь почитать! – просила я.
Она смотрела внимательно, думая, примеряясь, потом в её руках появлялась книга. Я приходила домой, раскрывала… Перед глазами вспыхивали цветные кадры захватывающей чьей-то жизни.
Моя собственная жизнь тоже текла своим чередом: я готовила уроки – конечно, с книжкой на коленях, награждая себя десятком-другим страниц за каждый решённый пример. Прибиралась в комнате – книга ждала на кровати. Ходила гулять, пересказывая единственной своей подруге Лерке всё наиболее яркое из прочитанного… увиденного в книгах. Мама приходила с работы, садилась проверять тетради, а отец учил меня чистить картошку и гладить пионерские рубашки. Ему не нравилось, что я много читаю. Он говорил:
– Марья! Всё горе – от ума! Научилась бы лучше борщ варить.
Настал день, когда Алла Ильинична отказалась принести мне новую книгу.
– Пора тебе самой научиться выбирать, – она отвела меня к тем двум стеллажам, где стояла художественная литература "для детей среднего школьного возраста".
Я выбирала. Я поняла, что на свете есть и никуда не годные книги!
Зато теперь владею искусством выбора в совершенстве, и никогда не ошибаюсь. Смотрите: сначала надо по