ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОТРИЦАНИЕ
ГЛАВА I
Наркотики – лекарство от жизни…
Я открываю глаза. Лучи полуденного солнца едва касаются моей постели. В теле чувствуется некий дискомфорт. Обратил внимание на пол: взгляд остановился на разбросанных коробках модафинила. Проходит минут пять перед тем, как я осознаю, что произошло вчера.
***
– Милый, тебе необязательно оставаться одному этой ночью, – голос моей матери, как всегда, был полон беспокойства и тревоги.
Проходя по длинным и довольно узким коридорам уже родной лаборатории, я оглядывался по сторонам. В одной из осматриваемых мною комнат лежал мужчина с сединой на висках и капельницей у койки, в другой – молодой парень, которого консультировала одна из медсестёр исследовательского центра.
В конце коридора показались две фигуры. Прошло несколько секунд, прежде чем я смог разглядеть их: маленькая девочка в инвалидной коляске, которую медленно и аккуратно катила женщина, скорее всего, мать. Пристально смотрел на ребенка и понял, что её недуг в разы ужаснее и мучительнее, чем мой. Вскоре они подъехали ближе, и от девочки последовали следующие слова:
– Меня зовут Хейзел, а тебя как? – она протянула мне свою исхудавшую, сухую руку, полностью усеянную следами от игл.
Меня будто шарахнуло током, ибо не ожидал ни этих слов, ни того, что эта малышка вообще обратит на меня внимание. Я протянул ей свою руку, которая казалась намного массивнее и сильнее. Слабо сжав её пальчики, ответил:
– Норман… Меня зовут Норман, детка, – я слабо улыбнулся, чтобы скрыть свою растерянность. Её широкая улыбка, посланная в ответ, заставила расслабиться.
– А что значит Норман? Моё имя все сравнивают с лесным орехом, – внезапно она захохотала. – Мне кажется это очень забавным, а тебе?
Не зная, что сказать, я лишь кивнул, слегка приподнимая уголки губ. Открыв рот, чтобы ответить девочке на вопрос, услышал ледяной голос моей мамы:
– Извините, нам пора.
– Ничего, я понимаю, простите за Хейзел, – поспешила мама малышки, развернула коляску прямо и поехала.
– До свидания, Норман! – крикнула девочка.
– До свидания, выздоравливай как можно скорее! – ответил я, а затем взглянул на маму. Заметив холод в её глазах, прорычал
– Как можно быть такой равнодушной? Ты разве не заметила, что вместо ног у этого ребенка пара колес?
На мгновенье её передёрнуло.
– Норман, эта девочка больна, разве ты не видишь? Не стоит еще больше и сильнее забивать её в угол, из которого она никогда не сможет выбраться. Ты должен понимать, что…
– Да перестань нести бред! Я тоже болен, мама, ты не обязана решать за других. Людям нужны люди, они должны общаться, чтобы хоть как-то поддерживать связь с миром и обществом! Именно это позволяет нам, страдающим болезнями, дальше дышать, ходить, наслаждаться жизнью. Любой день может быть последним для нас, ты не должна лишать людей шанса на примитивное общение, – прошипел я и развернулся, чтобы уйти из этого, полного негатива, места прочь.
– Вернись! – услышал, но наплевал на её возгласы.
Выбравшись на свежий воздух, мне стало тяжелее дышать, но я справлюсь, главное: быстрее оказаться дома, чтобы не стало хуже. Так всегда происходит: она никогда не могла понять чувства и состояние больных, потому что сама никогда этого не испытывала, и, надеюсь, не испытает. Я не виню её, но показывать такое бессердечие – не по мне. Знаю, что мама умеет сочувствовать другим людям, когда это необходимо, но почему нужно было сегодня поступать именно так?
Накинув пиджак на плечи, медленно начал движение. Каждую неделю я вижу одни и те же улицы, лица и действия. С каждым днём становится труднее всего описать то, что видишь каждый день, то, что стало привычным. Мы с мамой живем в Конкорде с населением, чуть превышающим порог в 79000 человек. Выбравшись за пределы лабораторного центра, передо мной протянулась асфальтированная дорога, а вдоль неё выстроились ряды небольших домиков, магазинов и прочих мест скопления большинства населения моего города. Я не привык задерживаться надолго в подобных помещениях, где концентрируется внушительное количество людей, в силу своего недуга, но иногда позволяю себе это сделать