Плагиат

Юрий Вячеславович Кудряшов

Молодой композитор Иван Шабунин поразительно похож на стареющего и давно прокутившего свой талант композитора Виктора Челестинского. Однажды Иван находит доказательства того, что сходство это не случайно и Виктор – его старший брат. Иван едет к нему, и эта встреча для обоих оказывается судьбоносной. Повесть «Плагиат» имеет весьма увлекательный сюжет с нетривиальной интригой и поистине шокирующим финалом, но при этом содержит довольно глубокий посыл и в последней главе сводится к уникальному в своём роде исследованию природы творчества.

ПРОЛОГ

Я хорошо помню тот концерт. В Большом зале Петербургской филармонии есть уникальная особенность – места прямо над сценой. Я всегда сижу только там – мне нравится быть ближе к солисту, видеть отчётливо его лицо и руки, видеть публику почти так, как он её видит. И вот, однажды мне довелось стать свидетелем первого выступления на большой сцене молодого Вити Челестинского. Ему тогда было двадцать. О нём много говорили в музыкальных кругах – юный вундеркинд, чуть ли не с детского сада поражавший всех музыкальным дарованием. Однако всё это было на уровне слухов, никто не слышал его игру. А о том, что он сам сочиняет музыку, мы вовсе не знали.

В тот день я впервые видел его вживую. Высокий, очень худой, с длинными руками, большими кистями и тонкими пальцами на них. Маленькая голова с густыми, иссиня-чёрными, мелком бесом завивающимися волосами. Узко вытянутое лицо с большим носом, выдававшим в нём еврейское происхождение. Очень бледная, женственно тонкая кожа с румянцем на щеках от волнения. Большие, проникновенные синие глаза и ямочка на остром подбородке. Редкие, едва намеченные бакенбарды – скорее недобритые, чем намеренно выращенные. Фрак и бабочка придавали ему вид аристократа. Он двигался столь изящно, будто пришёл на бал, и был столь красив, что женщины в зале обомлели, когда он вышел на сцену.

Виктор исполнил пьесу собственного сочинения, которая называлась Тренодия. Длилась она минут семь и имела трёхчастную форму. Неблагодарное это дело – описывать музыку словами, однако попробую. Открывала Тренодию мрачная и зловещая си-минорная тема смерти – пока ещё тихая, слегка ироничная, будто смерть подстерегала, пряталась в засаде, готовила коварное наступление и заранее насмехалась над будущей жертвой. Затем шла удивительно вдохновенная, упоительная тема любви в Ми мажоре, по красоте мелодизма сопоставимая с лирическими темами Чайковского. Она выражала любовь такой силы, какую не всякому посчастливилось пережить. Я закрыл глаза, слушая её – и буквально физически ощутил полёт. Интонации её будто вынимали из слушателя душу, и душа, словно птица, парила над залом.

Однако тема обрывалась на полуслове, в самом неожиданном месте. На пороге кульминации в эту дивную музыку вторгалась смерть – возвращалась исходная тема, на этот раз дикая, бушующая, безжалостно сметающая всё на своём пути, будто сминающая тему любви, интонации которой уносились в демоническом вихре и расщеплялись на отдельные ноты. В последние секунды пьесы автор напрочь забывал о форме, гармонии, тональности, тематизме – он весь предавался неистовому крику от терзающей его боли, душераздирающему воплю отчаяния. Тренодия завершалась громогласным си-минорным аккордом. Челестинский впечатал его в клавиатуру с такой оглушительной силой, что было странно, как у рояля не лопнули струны и не надломились ножки.

Весь зал слушал его пьесу, затаив дыхание. Когда Виктор закончил, пот стекал с него ручьём, а глаза были полны слёз. Зал устроил ему овацию, которая длилась дольше, чем сама пьеса. Было очевидно и несомненно, что в этой музыке он выразил нечто личное, искреннее, глубоко интимное. Он действительно пережил трагедию, которая дала ему небывалый заряд вдохновения. И он снова переживал её прямо на наших глазах и заставил пережить её слушателей – заставил полторы тысячи человек лететь вместе с ним и рыдать вместе с ним над невозможностью вернуть это чувство полёта, оплакивать вместе с ним его загадочную потерю.

Тот концерт произвёл сенсацию. Уже на следующий д