Место для года
Виктор Улин
Рассказы этого сборника имеют героев совершенно разных – разных по возрастам, разных по судьбам, разных по взглядам. К некоторым применимы слова, выбитые на знаменитой медали с профилем Верховного Главнокомандующего, другие проклинают войну как самое худшее из зол. Третьи живут с иными мерами ценностей. Кто-то полон чувств, кто-то беспол, как газета «Правда». Но всех объединяет одно: они не находят себе места в мире современной им России, равно как и сама жизнь не привечает их. © Виктор Улин 2007 г. – фотография. © Виктор Улин 2019 г. – дизайн обложки.
«Всему и всем – одно:
одна участь праведнику и нечестивому,
доброму и [злому],
чистому и нечистому,
приносящему жертву и не приносящему жертвы;
как добродетельному, так и грешнику;
как клянущемуся, так и боящемуся клятвы.»
(Еккл. 9:2)
Ракета уходит на цель
Памяти Эриха Марии Ремарка
– человека, ненавидевшего войны
Как поют соловьи…
Сидят, серенькие и невидимые, на веточках орешника и заливаются. Каждый о своем, но все об одном и том же. Свистят и щелкают, щелкают и свистят – то хором, то попеременно.
За ореховыми кустами, обступившими лощину – болото. Точнее, заболоченное озеро.
На мелководье булькают голубые от чувств лягушки. Квакают, пытаясь перекричать соловьев. Как квакали за миллион лет до нашей эры, за сто веков до появления человечества… И как будут квакать еще миллион после его исчезновения – если, конечно, человек после себя оставит на Земле хоть что-то.
А откуда-то издали, с чистой воды, долетает короткий кряк проснувшегося селезня. Он зовет утку, готовую заняться с ним природным делом. Чтобы спустя месяц или бог знает сколько у них там все… Чтобы через некоторое время эта утка плыла по озеру, а за ней, словно катера за линкором, шли бы серенькие утята с круглыми пушистыми головками. Плыли врассыпную, глядя по сторонам и пытаясь за чем-то нырнуть. Но при тихом кряке своей пестрой мамы замирали бы все сразу, становясь невидимыми на рябящейся воде среди стеблей тростника, листьев кувшинок и остатков рассыпавшейся сплавины.
Но сейчас все это еще впереди.
На весь мир заливаются соловьи в предрассветно сером орешнике.
И напоминают о том, что жизнь прекрасна и удивительна.
* * *
Черт бы побрал этих соловьев!
Старший лейтенант со скрещенными пушками на зеленых полевых петлицах поежился от озерной сырости.
Причем тут соловьи… У соловьев жизнь действительно прекрасна; это у людей она удивительна.
Черт бы побрал эти новые сапоги! Вот их-то действительно стоило предложить самому черту; старые, удобные и мягкие развалились после того, как он облил их окислителем, а новые, выданные старшиной накануне… Эти оказались твердыми, как колодки для испанских пыток, в них было больно не только ходить, но даже стоять. Старший лейтенант, конечно, знал, как с ними бороться. Еще в начале пути старослужащие заявили, что бесполезно разбивать задники молотком: новые сапоги надо бросить под танк, чтобы тот размозжил дубовую кирзу. Тогда он принял слова за глупую шутку над офицером с еще не облупившимися звездочками на погонах. Но ротный старшина – не нынешний равнодушный, а прежний, пропитый и мудрый – сказал, что в самом деле нет лучшего способа очеловечивания новых сапог. Танков в их дивизии не водилось, но имелось несколько гусеничных вездеходов. Однако вчера началась такая кутерьма, что было не до того. И теперь приходилось терпеть до возвращения в расположение части – или… или терпеть осталось уже совсем недолго.
Старший лейтенант обернулся.
Пусковая установка оперативно-тактической ракеты с дальностью удара 300 километров и радиусом поражения, зависящим от боевой части, темнела на краю лощины.
Тягач «Ураган» – стальное чудовище с восемью колесами в человеческий рост и двумя разнесенными водительскими кабинами – стоял почти мирно и что-то влажно серебрилось на его слоисто раскрашенном корпусе.
Сама же ракета смотрела в зенит, выпрямившись на пусковом столе и прячась под оливковым брезентом. Сверкающие от росы растяжки говорили о том, что в нужный момент будет достаточно дернуть шнур – чехол распадется и половинки сами собой съедут