Глава 41. Захолустье

В поклонении Бахусу

А вот и Верхотурье. Впервые в этом городе, хотя и много наслышан. О давнем-предавнем прошлом. За несколько веков до появления моего здесь город был славен прежде всего тем, что считался форпостом Урала и Сибири, резиденцией знатных бояр, царских наместников, а также столицей православия в этих краях. Затмевал даже Ирбит с его знаменитыми на весь мир торговыми ярмарками. Иначе говоря, на роду было написано быть на долгие века главнейшим городом-крепостью восточных рубежей России. Но впоследствии все изменилось. Особенно стремительно город стал хиреть в двадцатом веке, когда к власти пришли большевики, занявшиеся грабежом многочисленных монастырей, церквей и разрушением великолепнейших соборов, физическим уничтожением купеческого сословия, являвшегося, как и священники, столпами местного общества, его базой и опорой. А всякий живой организм, лишенный корней и питательной почвы для них, – неизбежно гибнет.

Да, был город со славной историей и не стало. Теперь…

…Сказали, что станция от города в шести километрах. Еду на маленьком и тряском автобусишке, подобную рухлядь в других городах давным-давно не эксплуатируют. Мимо окон, слева и справа, мелькают отдельные крестьянские домишки, у палисадников (хоть и зима уже, но тепло) гуляют козы, телята и куры. Это, видимо, крохотные пригородные поселения. Кругом – запустение, полуразвалившиеся хибарки, покосившиеся бараки и скопления мусора. Наконец, впереди показались купола соборов, монастырей и церквей – остатки былой роскоши. Понял: это и есть собственно Верхотурье. Практически, никакого новостроя. Лишь три-четыре двухэтажных дома советской постройки. Как мне пояснили, в них помещается власть.

Редакцию районной газеты нашел быстро. Первый же прохожий показал на старинный дом (очевидно, купец какой-то жил). Дом из розового кирпича, они положены ровнёхонько, один к одному; стены толстенные; оконные проемы небольшие (холодные места как-никак), но окаймленные красивыми каменными узорами: крыльцо высокое, с навесом из инкрустированной жести; ступеньки, как полагаю, из листвянки, поэтому служили и служат как старым, так и новым хозяевам.

Вхожу внутрь. Слышу из-за двери справа пощелкивания линотипа и тарахтенье работающей плоскопечатной машины. Понятно: на первом этаже – типография. Передо мной старинная крутая лестница, ведущая на второй этаж. Поднимаюсь. Ступени тихо поскрипывают. Справа – первая дверь и на ней табличка: «Директор типографии». Чуть дальше по коридору, напротив, еще одна дверь, обитая черным дерматином, и на ней также табличка: «Редактор А. Н. Ахмадеев». Дверь лишь полуприкрыта. Заглядываю: пусто. Вышел, полагаю, и ненадолго. Жду. Минуты через две в глубине коридора, повернувшего влево, вижу худощавого и покашливающего мужчину лет пятидесяти, с редкими, начавшими седеть, волосами на голове. По обличию – татарин. Значит, он, редактор. Подошел. Посмотрел на меня и на мои чемоданы.

– Геннадий Иванович? – Спросил он, пытливо разглядывая меня.

– Да, Александр Николаевич. Вот… Прибыл, так сказать, в ваше распоряжение.

Ахмадеев открыл шире дверь.

– Проходите. – Мы вошли. Хозяин притворил за собой плотно дверь. – Присаживайтесь. – Огляделся. Кабинет просторный и светлый; окон много и выходят на две стороны – на запад и на север. Чистенько. Мебель старенькая и могла сохраниться лишь здесь, в глухой провинции. Слева – стояк хорошо протопленной печи-голландки с черным жестяным кожухом, от которой веет домашним теплом. Ахмадеев спросил. – Решились, значит?

– Да. – Кивнул в ответ.

– Верхотурье – не Асбест. Слышал, хорошую квартиру там оставили?

– Есть такое дело.

– Жалеете?

– Пожалуй.

– Понимаю. У нас, увы, такого жилья нет, чтобы с ванной, горячей и холодной водой, унитазом, газовой плитой на кухне и с балконом. Наши удобства – на улице.

– Не из господского сословия, – заметил, – поэтому ко всему привычный.

Ахмадеев усмехнулся.

– Тогда – не так страшно будет… Документы взяли? – Встал, подошел к столу и положил перед редактором паспорт, трудовую книжку, партийный и военный билеты. Он долго и тщательно изучал документы. Доше