Любви другой хочется
Девкой без возраста, в юбке короткой – рваной, неглаженой, в топике розовом – пуп обнажающем, с бирюзою на шее, с сигаретой дешевой, но дорого пахнущей, не спеша, разудало бедрами размахивая, входила Любовь в век двадцать первый. Шпилькой – сантиметров двенадцать, набойки сбиты – шпилькой пыльной втоптала в липовый паркет сопли романтики.
И вроде руки у нее изящные, но лак бордово-малиновый на пепле волос смотрелся хищно и почти вызывающе…
Эй! Девка! Потрепанная ты какая-то… вон складки на чулках и помада размазалась! А под глазами, молодыми еще совсем, синяки – то ли от ночей бессонных, то ли от пьянства беспробудного…
Стой! Молчи! Ничего не рассказывай! Все равно в постель не приглашу, третьей не станешь. И без тебя гадко там…
А, может, грязь с тебя смыть, девонька?! Тряпьё сдернуть, да в костер бросить… только бусы оставить бирюзовые? И босиком чтобы по дому прошелестела любовь-любушка, любавушка… тихо прошуршала, крадучись. Сигареты выкинем. От хмельного вина ты откажешься. А пепел волос твоих в косы соберем да лентой украсим. Непристойно женщине простоволосой на люди выходить…
Только все равно одеть тебя нужно. В сарафан бы до пят… да не в моде теперь, не коротко. Знаю! В шаль заверну тебя! В длинную! Еще маминой мамой вязаную!
А потом спохватилась: да что ж это я?! Людям чувства нужны обнаженные – без тряпья, без налета, бесшалые… Шаль верни, и иди уж куда-нибудь. Я привыкла одна. Я не жалуюсь…
Две косы. Без помады губы. Босоногая, беззащитная горько плакала Любовь над озером. Руки нежно шелк водорослей гладили. А слезы прозрачные гладь воды разбивали…
Рядом присела. Обняла, как подругу любимую. На двоих – одна сигарета. Уронили на дно помаду бордовую…
И она прошептала: «Что дальше – то?»
Не знаю… Я сама бестолковая…
Плохие руки
…Завела себе мужчину. Решалась долго, выбирала пристрастно. Остановила взгляд на проверенном временем, молодом, мускулистом, молчаливом, не слишком сообразительном, материально обеспеченном.
…Поманила – заартачился. У него, видите ли, неуверенность в моей ответственности, последовательности и разумности. Не согласен он, солнечный, в двадцать третий раз кряду быть брошенным. Била посуду – в основном не нужную. Плакала. Натурально завывая и заламывая руки. Он смотрел, уговаривал одуматься. Видно, чуял неладное.
Пригрозила отравиться валерианою. Притих, задумался. Обнажив плечо и колено – стимулировала. Засмотрелся. Остался. Хорошо, что мирились, на ночь глядя. Миллионы женщин уверены – ночью с ними проще: одеться прозрачно, не прозаично – кружево, атлас… Разрешить помучить. Главное – не забыть ужином накормить.
На утро повезла его в любимые магазинчики – показать, как без него жилось тяжело. Осознал… мизерность собственной зарплаты по отношению к моим запросам. Утешила. Обещала отпускать после работы на «шабашки». Пригорюнился – устал, наверное. Привезла домой, опять покормила. Положила спать.
Любуюсь его пластиковой карточкой. Планирую, какие купить обои – квартира давно требует ремонта. Интересуюсь, есть ли у него добрые и работящие друзья. Стал угрюмым, не к месту вспомнил про пиво. Пожурила. Положила спать. Отвернулся к стенке!!!
Всю неделю баловала его мелочами – то маникюром новым, то прической необычной, то сплетней свежей. Ел. Молчал все больше. Кормила, правда, исправно – а то, не дай Бог, до постели не дошел бы. На вторую неделю заныл. Стал сравнивать себя с быком, почему-то производителем. Подумала: может, приболел?
Забеспокоилась, померила температуру, дала половинку какой-то таблетки, сказала – от головной боли. Отправила на простыни в гордом одиночестве. Утром даже завтраком покормила. Во вторник третьей недели оказалось, что галеты – это не еда, а йогурты он ненавидит. Спрашивается, чего две недели молчал?
Отдала мужчину. Подружки радовались и хлопали в ладоши, обещали кормить борщом и макаронами. Грустно конечно, но уж больно прихотливый оказался: кормежка дорогая, убирать за ним по нескольку раз в день надо и ногой не пнешь – обидится. Завела морскую свинку. Решалась долго, выбирала пристрастно…
Инвалидность…
Мою любовь ты,
словно