Норвежская народная душа в свете германского духа (Антропософский очерк)

Ольга Рёснес

Неподалеку от того места, где я живу сегодня, высится среди леса древний, трехтысячелетней давности, могильник: груда морских валунов, наваленных на выступающее из почвы мощное каменистое плато. Смысл этого погребального возвышения над «этажом ниже» растущими березами, елями, соснами и зарослями вереска состоял исключительно в том, чтобы перед умершим открывался вид на море, которое в те давние времена подступало вплотную к нынешним пашням, одарив их обилием крупных и мелких камней. Вид на море был символом странствий – прежде всего, странствий в духе – к которым было исключительно предрасположено немногочисленное пока еще население европейского севера: странствия должны были продолжаться и после смерти.

Ольга Рёснес

Норвежская народная душа в свете германского духа (Антропософский очерк)

Вместо предисловия

Неподалеку от того места, где я живу сегодня, высится среди леса древний, трехтысячелетней давности, могильник: груда морских валунов, наваленных на выступающее из почвы мощное каменистое плато. Смысл этого погребального возвышения над «этажом ниже» растущими березами, елями, соснами и зарослями вереска состоял исключительно в том, чтобы перед умершим открывался вид на море, которое в те давние времена подступало вплотную к нынешним пашням, одарив их обилием крупных и мелких камней. Вид на море был символом странствий – прежде всего, странствий в духе – к которым было исключительно предрасположено немногочисленное пока еще население европейского севера: странствия должны были продолжаться и после смерти.

Сегодня это место, расположенное в пяти милях от Осло, является формально охраняемым историческим памятником, своего рода заповедником, своеобразный ландшафт которого практически не изменился на протяжение многих столетий. Здесь встретишь, пожалуй, любителя многокилометровой пробежки или сборщика черники, в остальном же местность полностью предоставлена самой природе, с ее неспешными ритмами роста и смены времен года, брачным ревом косуль, ночными стонами лис, беззвучным полетом сов, царственной невозмутимостью лося. И тот, кто склонен вслушаться в таинственную речь замшелых скальных стен и открытых солнцу вересковых пустырей, тот не прогонит мысль о том, что именно природа и держит Норвегию в ее физической и духовной целостности.

Норвежская природа не так подвержена разрушению, как, скажем, среднерусская равнина, нынешний вид которой не имеет ничего общего со своим первоначальным, лесным или степным, обликом. Норвегия стоит на камнях, ее деревья прорастают из каменных трещин, и бонды ежегодно выворачивают из почвы своими мощными тракторами кучи валунов, когда-то лежавших на дне моря. Камни с вкрапленными в них следами металлов – это своего рода концентрат памяти севера: камень помнит те могучие откровения Одина, в ветре, непогоде, шторме, что сформировали его вековой облик и придали ему твердость, и эти камни-свидетели молчаливо хранят в себе то, что когда-то осенило души живших на севере людей их своеобразной внутренней формой. Будучи народом Одина, норвежцы имеют свою, совершенно особую задачу: жить в духовном единении с природой и свои знания передавать всем остальным людям после смерти. Это одна из тех духовнонаучных истин, которые остаются сегодня совершенно неизвестными большинству норвежцев, и это знак того, что «что-то в этом королевстве не так». Сегодня норвежца перевоспитывают в полном соответствии с идеалами глобально-демократической стадности, и если дело пойдет так и дальше – многое именно об этом и говорит – норвежцы как нация прекратят свое физическое существование. Ни одна форма «благоденствия» не придет тут на помощь, никакие нефтяные запасы не отменят сурового приговора сути вещей: либо Норвегия банально американизируется и перестанет быть одним из центров германской Я-культуры, либо ценой огромных внутренних усилий норвежцы придут к сознательному контакту со своей Народной душой, Одином. В свое время, будучи в Норвегии, Рудольф Штейнер вступил в такой контакт с могущественным Народным Архангелом, неся Ему