Последняя треть темноты

Анастасия Дмитриевна Петрова

С героями книги «Последняя треть темноты» все было бы хорошо, если бы не скорость. Скорость, с которой человек проживает жизнь в XXI веке, скорость, с которой отправляются электронные письма, совершаются теракты, одна культура сменяет другую, виртуальная реальность вытесняет здравый смысл – эта скорость в буквальном смысле уничтожает главных героев романа, и ничто не может помочь им справиться с охватившими их странными недугами. Разве что слова. Вопрос в том – что сказать. И как. И кому.

Анастасия Дмитриевна Петрова

Последняя треть темноты

Сладкий сон снизошел на рыдавших горько.

В последнюю треть темноты сместились звезды…

    Гомер. Одиссея. Песнь XII. Строки 311–312[1 - Перевод Григория Стариковского.].

© А. Петрова, 2017

© ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2017

© А. Веселов, оформление, 2017

* * *

* * *

Саша сказала, что смеяться больше нельзя. Она это не специально. Та к получилось. Ей всегда не нравилось, когда люди говорили – «так получилось». Но в тот раз так действительно получилось. Объяснять было долго, страшно и стыдно. Та к получилось, и все.

Вселенная обещала оказаться справедливым местом, где незлой человек, у которого нет дурных намерений, получает прощение, даже если совершает большую ошибку. Вообще-то даже несколько ошибок, но это, разумеется, не важно. Не важно все, что имеет отношение к делу. Вообще-то дел было несколько, но это слишком сложно. Саша хотела сказать просто. Сказать – просто. Сказать.

– Знаешь, когда я туда шла, я опаздывала. То есть, я опаздывала перед тем, как туда прийти. Я имею в виду – я туда опоздала. Пришла не вовремя. Думала даже – не приходить вовсе. Но я хотела прийти. Поэтому я опоздала. А дальше – я хотела догнать время, а оно не догонялось. Я гналась, а оно не догонялось. И тогда я решила выбросить часы. Так все и началось. Вернее – так все закончилось. Понимаешь? Я просто опоздала.

Там никто не знал, что Саша опоздала. Там вообще никто про Сашу ничего не знал. Кроме человека, которого нельзя называть. У него были часы. У него были очки-велосипед. И еще одни часы – на руке. И еще часы – в айфоне. И еще – в коридоре. И еще – в голове. Много часов, но всего пятьдесят минут. И голубые глаза, в которых отражалось что-то большое.

Дверь. Коридор. Лестница. Дверь. Улица. Дверь. Лестница. Коридор. Дверь. Дверь. И обратно. И еще раз. И еще.

Это было уже после нескольких ошибок и до того, как все случилось. Это было между, тогда, когда можно было что-то предотвратить. Между было можно, и Саша все пыталась сказать. Просто сказать. Просто – сказать. Сказать.

Но часы тикали. Часы тикали беззвучно. Саша не слышала, как они тикают, но знала, что они тикают в голове у человека, в очках у человека, в голубых глазах у человека, в кармане у человека, в коридоре, в той комнате.

– Знаешь, в той комнате было много хорошего. Как сейчас помню: книжный шкаф, две улыбающиеся фотографии, стол, на котором всегда лежал один и тот же апельсин, черный кожаный диван и два кресла. И человек в кресле. Очень хороший человек. У него были… м-м-м… очки-велосипед… да… очки. И пятьдесят минут.

Сказать было невозможно. Саша пришла, чуя, что не сможет сказать. Но продолжала пытаться – как во сне. Правда, во сне невозможно закричать, а Саша как раз кричала, но совсем не то, что нужно было сказать или прокричать.

– Знаешь, я думаю, может, лучше было молчать.

– Знаешь, тебя слушать просто невозможно.

– Но ведь если молчать, сказать точно не получится.

– Сейчас об этом уже поздно говорить.

– А если говорить – что угодно, даже полную чушь – можно как-нибудь разговориться и проговориться.

– Разве ты к нему пришла не для того, чтобы все сказать?

– Для того.

– И?

– И ничего. Он и так все знал. Я думаю.

– Тогда какого лешего вы там делали?

– Я хотела сказать сама. И он хотел, чтобы я сама сказала. Для того чтобы он помог, я должна была об этом попросить. Я должна была сказать, чтобы он меня не слушал.

– Разве ты пришла не для того, чтобы он тебя выслушал?