Срок

Владимир Чолокян

Проблема военной службы рано или поздно стучит в дверь любому молодому человеку. И тут уже как повезет: кто по болезни освобожден, кому отсрочка, а кто и открыт всем сквознякам и никуда не скрыться. Что чувствует потенциальный призывник в этот момент, какими мыслями наливается его голова, когда от разлуки с родными краями остается всё меньше календарных листов? Как успеть завершить начатое и стоит ли тратить на это драгоценное время, неминуемо ускользающее вперед?

I

Этот день настал. То, о чем украдкой думал с самого своего совершеннолетия, что казалось таким далеким, нелепым и чуждым, вдруг вторглось в мою беззаботную жизнь и сидит, смотрит, ждет. Вернее, никто конечно же ко мне не вторгался в привычном для этого слова смысле. Но по необыкновенно довольному выражению лица деда, медленно разрывающего яичницу тупым ножом, по тому, как он заискивающе глядит на меня своими карими, высушенными глазами, едва проглядывающими за зарослями сизых бровей, было понятно – он знает то, чего не знаю я и это обстоятельство веселит его безмерно. Но он всё никак не может понять, что я уже не десятилетний сопляк, которого можно накормить выдуманной только что небылицей и заливаясь смехом смотреть, как тот, искренне веря каждому слову, бегает по двору рассказывая всем о похождениях своего крутого предка. Я собрался с силами, отодвинул дрожащую в ногах табуретку, едва стоящую прямо, и аккуратно присел за стол, боясь навернуться. Надо не подавать виду.

– Тебе чай или какао? – спросила мама. Она нарочно стояла у плиты и не поворачивала головы, адресуя свой вопрос то ли чайнику, то ли сковородке с шипящими на ней желтками, боясь раньше времени передать мне своё беспокойство.

– Чай

– Зеленый?

– Черный

– Сколько ложек?

– Две. Как всегда

Несколько небрежно соскоблив яичницу и кинув на тарелку, она залила стакан кипятком, поставила всё это дело на стол и присела сама. Теперь я мог видеть её лицо. Красное от стояния над конфорками и переливающееся потом, будто лакированное, оно выражало грусть и стремление жалеть. Маме было чуть за сорок, однако её молодые и аккуратные черты никак не уживались с большими руками и грубыми, почти мужскими ладонями. Восемь лет назад она забросила мясокомбинат и ушла работать в продуктовый магазин, чему была очень рада. И радость эта скоро стала принимать физическое воплощение, распирая её вширь, состарив лет на десять. Так как за едой болтать у нас было не принято, мама словно нарочно ела медленнее обычного, оттягивая важный разговор. Но тут не выдержал дед:

– Где эта бумажка. Давай, показывай ему

– Дай мальчику поесть

– Он уже поел, чего тянешь

Действительно, к этому моменту я допивал чай и был ко всему готов. Мама встала из-за стола и, взяв что-то с холодильника, протянула мне:

– Вот, держи – сказала она пусто, как эхо – утром в ящике нашла.

Да, это была она. Обычная бумажка, содержащая простые, примитивные формулировки. В ней самой нет ничего загадочного и страшного, за всю жизнь мы имеем дело с тысячами разных бумажек, но далеко не каждая из них обладает такой властью и влиянием. Этому клочку доверено вершить судьбы. «В соответствие с Федеральным законом о Воинской обязанности и военной службе…». Я бы солгал, если сказал, что вижу повестку в первый раз. Когда четыре года назад я поступал в университет, то умудрился протиснуться только во вторую волну бюджетников. Не потому, что я плохо сдал экзамены и мне не хватало баллов, просто так работала приемная комиссия. Первыми зачисляли целевиков, переселенцев с братских республик, которых никто не видел и тех, чьи фамилии удивительным образом совпадали с табличками на кабинетах административного корпуса. Всяких отщепенцев по типу меня принимали только потом, но военкомат наших стремлений к знаниям не разделял и в тот год обильно засыпал повестками на авось – вдруг кто поведётся. Тогда я впервые посетил это потрясающее место и остался под впечатлением. Когда в учебе что-то не клеилось, и я понимал, что, если запущу ситуацию меня отсюда попросят, воспоминания о районном военном комиссариате