Трапеза Мятежника

Дэвид Зурабович Лазба

«Трапеза Мятежника» – аллегорическая повесть о путешествии людской сущности по просторам бытия. Д. – одинокий молодой герой – выступает в роли яростного критика окружающего социума, разбивая его шаблоны. Замкнувшись в себе, Д. искусно приготавливает трапезу, используя ингредиенты собственного разума. И каждый, кто не устоит перед соблазном вкусить эту пищу, будет приговорен к вечной погибели.

Трапеза Мятежника

Дэвид Лазба

Vita est ars moriendi

Все началось неправильно.

И конец предвещает быть еще более неправильным.

© Дэвид Лазба, 2017

© Сергей Веденский, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4474-9893-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

На похоронах бабушки – невыносимо. Она не желала ни погребального обряда, ни панихиды, ни речей, по той причине, что всю жизнь являлась ярым скептиком, не доверяющим религиям с их разнящимися аксиомами.

Здесь нет священника или кого-то напоминающего его, лишь пару неволей сопричастных персон: сестра бабушки, с которой та не разговаривала на протяжении десяти лет; ее дети, у которых никогда не возбуждался интерес к жизни кровной тети; их отец, не имеющий понятия, что здесь вообще забыл (он вечно посматривает на свой вибрирующий телефон и приходит в бешенство от того, что не может ответить); старая подруга, с которой мне довелось познакомиться лишь сегодня; и, собственно, я – единственный ее друг и враг.

Молчание. Иногда одиночные выдавленные из себя всхлипывания. Мне настолько плохо, что все эмоции испарились, оставив лишь небольшое облако безразличия. Я неторопливо брожу вокруг гроба, дожидаясь, пока батраки, наконец, выроют яму в земле и ввергнут туда гроб с телом. И все-таки не получается до конца поверить во все это. Будто не взаправду мы тут собрались. Разыгрываем какой-то глупый спектакль, просто дурачимся. Эх, если бы.

Не знаю, как назвать то, что вырастает во мне при виде этого бледного тела. Образ, застывший на лице умершей, наталкивает на мысль о том, что, расставаясь с жизнью, она узрела некую истину, подвергшую ее в мирскую грусть, причем столь сильную и разъедающую, словно это должно воплотить и сделать зримым тайные муки и страдания множества людей, ушедших на тот свет.

В конечном счете, муж сестры срывается, делает шаг назад, разворачивается и уходит прочь, все-таки отвечая на звонок. Я провожаю его пронзительным взглядом, но ему нет никакого дела до того, что тут происходит. Мало того, что он даже не попросил прощения, так еще и громко разговаривает, размахивая руками, а затем резко начинает хохотать. Всем становится откровенно стыдно за его необузданность. Своим куцым умом он, вдруг, соображает, что напрасно рассмеялся, но, видимо, звонок донельзя значимый. Это, по всей видимости, его начальник, перед которым он готов прыгать, как собачонка, лишь бы угодить и польстить ему.

Яма вырыта и можно приступать к погребению. Но, вдруг, подруга бабушки решается на повторное прощание: подходит к телу и, хлюпая носом, произносит:

– Она была чудесным человеком! Царство тебе небесное! – Затем целует в лоб и возвращается на место, бросая на меня вопросительный взгляд, дескать, не хочешь и ты чего-нибудь хорошего сказать. Но нет. Мне нечего говорить. И тебе не следовало.

На похоронах я впервые. Немало знакомых и родственников ушло из жизни за последние пять лет, но ни на одних прощаниях я не присутствовал, дабы не выглядеть так же отвратительно, как и все, собравшиеся здесь. Как это называется – проявление уважения в последний раз? Где их носило при ее жизни? Уже не важно. Они попросту пытаются отдраить свою запачканную совесть, если та у них, конечно, еще имеется. А, вообще, сомневаюсь. Множество людей ее роняют и даже не разыскивают потом. Эта утрата им на руку.

– Брат, помоги! – Требует у меня рабочий. – Подержи эту веревку. Только, смотри, держи крепко.

Я повинуюсь, ухватываюсь посильнее.

– Отпускай потихоньку! – Распоряжается другой.

Мы медленно погрузили тело бабушки в землю. Я отпустил веревку и глянул в пропасть. Надо было