Дичка

Лето наполнилось нежным солнечным теплом и плеском серебристой озерной волны. По пыльной деревенской грунтовой дороге шли трое ребятишек, весело перекликаясь между собой на языке детства, состоявшем из возгласов, смеха, отдельных слов, прыжков, взмахов руками и неподражаемой мимики. После войны не минуло еще десяти лет, и ребятишки были с небольшой разбежкой одного возраста, рожденные в период послевоенного, как сейчас говорят, бэби бума. Минуя школу, дорога далее шла по самому краю крутого берега озера. На верхней кромке берегового склона росла дикая яблоня. Часть корней яблони в результате вымывания грунта по склону была обнажена и напоминала большую куриную лапу. Дети подошли к яблоне и сорвали несколько плодов, которые оказались очень кислыми и к еде еще не пригодными. Дальше через дорогу начинался огород деда Ерохи, бородатого грузного старика. Конец носа у него был утолщен, как груша и покрыт пупырышками с черными угревыми точками. Из его ушей росли маленькие белые пушистые волосы. Бороду он периодически обрезал ножницами, чтобы не была слишком длинной.

Ероха, заметив, что дети сорвали с дички несколько яблок, пришел в ярость и с прытью не по возрасту, схватив большой кнут, бросился на них. Первый удар кнута пришелся по самому щуплому и доверчивому Стасику. Мальчишки в страхе кубарем скатились с обрыва и забрались по колено в воду, где кнут деда их не доставал. Стасик отстал от двух своих шустрых товарищей, поэтому по его спине пришелся еще один удар. Кожа тут же стала багровой от выступившей крови. Дед был взбешен. От второго удара Маленький Стасик упал на четвереньки в воде, слезы покатились и его глаз.

– Дед, ты очень злой и жадный, – сквозь слезы произнес он.

Ероха взмахнул кнутом в третий раз, но, то ли дрогнула рука, то ли Стасик уклонился, и удар пришелся вскользь. Глаза деда стреляли злобой, рот был приоткрыт, он часто дышал, борода тряслась. И тут Стасик, превозмогая боль и страх, пошел прямо на деда, приговаривая:

– Давай! Бей!

Глаза взбешенного деда, горевшие до этого ровной яркой злобой, после этих слов вспыхнули на мгновение еще ярче, стали еще шире, он вновь приподнял кнут. Стасик смотрел на него, съежившись, ожидая очередного удара, но была видно, что на Эроху свыше было ниспущено сомнение, лицо его трансформировалось в некое переходное состояние от ярости к умиротворенности. Он судорожно вздохнул и закрыл рот, сделал молча несколько непонятных жестов руками, затем грубо и длинно выругался, развернулся в своих больших кирзовых сапогах, в голенища которых были заправлены черные брюки, на нем также была длинная замусоленная серая рубашка, перетянутая бечевочным поясом, и начал взбираться по крутизне назад.

Шли дни. Яблоки созревая, падали, некоторые застревали на склоне, другие скатывались в воду, где плавали у самого берега, качаемые небольшой волной, и были ни кому не нужны. Не нужны они были и деду Ерохе.

Джэк

1.

У Ильи, кроме деревенских мальчишек, был еще один замечательный отзывчивый и верный друг. Поначалу, ввиду своего младенчества, он запросто помещался в ладошках. Облизать пальцы гладившего или щеки было для него верхом блаженства. Друг быстро рос и вскоре превратился в добродушного подвижного пса, которого назвали Джэком. Знаменитой родословной у него не было. При внимательном рассмотрении Джэк больше всего был похож на сеттера. Когда он вставал на задние лапы, то был вровень с Ильей. Это была резвая умная собака, любившая играть с детьми. Она с удовольствием выполняла довольно сложные команды: принести брошенный предмет, достать его из воды, преодолеть барьер, прыгнуть через обруч, вернуть в стадо отбившуюся корову, следовать рядом. Илья любил свою собаку, Джэк отвечал ему взаимностью. Когда кто-то обижал Илью, а Джэк это понимал и чувствовал мгновенно, то принимал угрожающую позу и мягко, но устрашающе порыкивал или предупреждающе в полголоса выдавливал из себя – гавв, гавв. Зимой Джэк катал Илью на лыжах или санках. Илья для этого прицеплял самодельные вожжи к ошейнику. Правда, Джэк на глубоком снегу быстро уставал и останавливался. После этого Илья его отпускал. Обо всех