Глава 1. СОН

«… Жарило солнце, перед глазами плавали красные пятна, дрожал воздух на дне карьера, и в этом дрожании казалось, будто Шар приплясывает на месте, как буй на волнах. Он прошел мимо ковша, суеверно поднимая ноги повыше и следя, чтобы не наступить на черные кляксы, а потом, увязая в рыхлости, потащился наискосок через весь карьер к пляшущему и подмигивающему Шару. Он был покрыт потом, задыхался от жары, и в то же время морозный озноб пробирал его, он трясся крупной дрожью, как с похмелья, а на зубах скрипела пресная меловая пыль. И он уже больше не пытался думать. Он только твердил про себя с отчаянием, как молитву: «Я животное, ты же видишь, я животное. У меня нет слов, меня не научили словам, я не умею думать, эти гады не дали мне научиться думать. Но если ты на самом деле такой… всемогущий, всесильный, всепонимающий… разберись! Загляни в мою душу, я знаю, там есть все, что тебе надо. Должно быть. Душу-то ведь я никогда и никому не продавал! Она моя, человеческая! Вытяни из меня сам, чего же я хочу, – ведь не может же быть, чтобы я хотел плохого!.. Будь оно все проклято, ведь я ничего не могу придумать, кроме этих его слов: «СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫЙ!»[1 - Последний абзац книги «Пикник на обочине» Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий.]

Последнее слово захрипело, как в старом радио, звук шкрябал все чувства, время замерло и действие зависло, запечатлев на лице этого человека пик эмоциональных противоречий. Застывшая картинка, как в черно-белом кино, стала мелькать кадрами, постепенно замедляясь пока кадры не остановились. Но изображение было уже цветным, ни капли не отличимым от реальной жизни, и сам сюжет поменялся кардинально:

В старом, заброшенном, бетонном помещении находились три человека. Пол представлял из себя месиво из грязи и различного мусора. Холодные, сырые, серые стены. Большая грязная лужа, в которой плавало множество стеклянных лабораторных сосудов, занимала почти всё пространство пола. По середине помещения стоял человек средних лет, с редеющими волосами, одетый в тёмное драповое пальто. На его лице отражалась усталость. Другой – в коричневой куртке, высокий и худощавый, находился ближе к стене, где был большой проём в другой зал сооружения. У третьего были почему-то слезящиеся красные глаза, а на лице, с разбитой губой и ссадиной возле носа, было выражено мучительное страдание.

– Ты ведь понятия не имеешь, что здесь делается! – сказал, одетый в пальто, глубоко и тяжело дыша, и опустил подбородок, пытаясь подобрать дальнейшие слова. Потом повернул голову в сторону человека с ссадиной и с усмешкой продолжил свою речь вопросом:

– Вот почему, по твоему, повесился Дикобраз?

Человек c ссадиной, оправдываясь и шмыгая носом, ответил:

– Он в Зону пришёл с корыстной целью и брата своего загубил в мясорубке из за денег…

– Это я понимаю, -ответил деловито, задавший вопрос, -А почему он всё таки повесился? Почему ещё раз не пошёл, теперь уж точно не за деньгами, а за братом?…А?…Как раскаялся?

Ответ снова прозвучал дрожащим и оправдывающимся голосом, в котором отражалось какое -то замешательство:

– Он хотел… я не знаю… через несколько дней он повесился.

Вопрошавший, с настойчивостью продолжил мысль, закончив её в утвердительном тоне:

– Да здесь он понял, что не просто желания, а сокровенные желания исполняются! Наступила пауза и, закончивший речь, развернулся, сделал несколько шагов по хлюпающему мерзкому полу и остановился. Человек с ссадиной поднялся с места и, подойдя к проёму в стене, сел прямо на пол. Рядом стоял худощавый, который на протяжении всего разговора не произнёс ни слова, а только задумчиво переминался, делал из стороны в сторону по несколько шагов и глубоко вздыхал, переполненный какими-то глубокими и не весёлыми размышлениями.

– Да здесь, то сбудется, что натуре твоей соответствует, сути… – уже более размеренно сказал самый разговорчивый:

– О которой ты понятия не имеешь, а она в тебе сидит и всю жизнь тобой управляет. Ничего ты, кожаный чулок, не понял! -продолжал он, с иронией смотря сверху вниз на оправдывающегося:

– Дикобраза не алчность