закат в Цфате

И когда Он создал всё и решил

остановиться, и более ничего не менять,

Он огляделся, выдохнул что было сил,

и создал меня.

И вот она я, с бесполезными этими пальцами

и болезною головой,

стою перед Ним и спрашиваю: «и что мне делать?»,

и Он отвечает: «пой!

не умеешь петь – говори вслух,

не умеешь внятно – да хоть мычи,

как-то мне обозначь, что ты согласна со мной,

что эти холмы в ночи,

бархатные на ощупь,

и звёзды над ними,

и розовая на закате вода —

сделаны хорошо, и пусть уже так останется»,

и я ответила: «да!»

Я ответила «да» и присела на камень,

в голове переставлять слова,

смотреть на закат,

понимать, как несовершенно всё,

что я внутри себя сотворю,

но Он сказал мне,

а я не умею петь,

умею говорить внятно,

поэтому —

более или менее внятно

говорю.

выбор

Что выберешь ты: гореть фитилём или расти стволом,

чаинки читать в золотом плену

чашки за чайным столом,

или гадать на бараньих костях перед большим огнем,

всё заблужденье, и пепел, и тлен,

всё говорит об одном —

НЕТ, ТЫ ЗАРАНЕЕ НЕ РЕШИШЬ,

КЕМ ЖЕ ТЫ БУДЕШЬ ПОТОМ.

Это не выбрать и не угадать, даже не попросить,

это зерно разрушенья внутри можно всю жизнь носить,

вот набухает соком цветок, вот поджигается нить,

крест-накрест руками себя обхвати,

но это не прекратить.

ПЛОТЬ РАЗРЫВАЕТСЯ, КАК БУТОН,

ЧТОБЫ КРОВОТОЧИТЬ.

Плавишься воском, кровью течёшь,

общее здесь в одном —

ты никогда не знаешь сейчас, чем же ты будешь потом.

Как скрючит засохшие лепестки,

в какой обгорелый ком

слепится воск? Но всё равно думаешь лишь о том,

ЧТО ВЫЛЬЕТСЯ В ФОРМУ, ЧЕМ ПРОРАСТЁШЬ,

ПРИЗРАЧНЫЙ, КАК ФАНТОМ.

Толку заглядывать и просить, нужно стоять и ждать,

веки закрыть, губы сомкнуть, зубы покрепче сжать,

чтобы не вырвался стон или всхлип, чтобы не выдавать

боль, когда будешь гореть огнём

или цветком расцветать.

И БЫТЬ ГОТОВЫМ К ТОМУ, ЧТО САМ

НЕ СМОЖЕШЬ СЕБЯ УЗНАТЬ.

он

Эрику Рыжему

Он сказал однажды, что меня полюбил,

он меня сначала этим почти убил,

а потом снова собрал по кускам.

Он сказал: «смотри, как меж рёбер цветут цветы,

из твоих лёгких, из перламутровой темноты,

выпуская прозрачный воздух и мутный дым.

Из гортани выпрастывается стрела,

и бутон на ней разрывает перепутаные слова,

те, что ты всё пытаешься удержать.

Разомкни губы, раскрой онемелый рот,

пусть твоя речь распутывается и течёт,

вытекает, тает, рассеивает темноту».

Он сказал: «вбери этот воздух в себя,

ты на вкус почуешь каково, когда любят тебя,

ты же никогда не могла это уловить».

Я, как рыба на суше, разеваю зубастую пасть,

не могу вдохнуть, лишь вижу, как Тьма попасть,

та, что за спиною всегда, стремится вовнутрь меня.

говори со мной

Отвечай мне, прошу, отвечай.

говори, не надо молчать.

Только не говори словами.

Говори со мной взглядом,

улыбкой, жестом, тем, что рядом

я ощущаю твое дыханье.

Говори со мной, говори

прикосновением рук твоих,

моих рук, потому что они – для меня.

Касание пальцев живым теплом

слышней самых громких слов.

Объятьем со мной говори. Меняй

интонацию, щекою касаясь щеки,

или виска, словно в конце строки

ставя точку, завершая фразу.

Я близорук, и моим глазам

видно только тебя, а то что за

твоим плечом – недоступно глазу.

Поэтому – молчи, осязай, осушай,

наполняй вновь, мучь, искушай,

словно мы одни существуем тут.

Без повторённых тысячей ртов

чужих, общих, изношенных слов.

просто – танцуй, потому что слова – лгут.

мишень

Мишени нет нужды быть осторожной.

Бояться смысла нет, я – не боюсь.

Стреляй, стрелок, в меня попасть не сложно,

ведь я не увернусь.

Мне роль легка, поскольку добровольна,

а вне неё надеяться на что?

Мишени не страдают, им не больно,

они тебе никто.

Легко ступаешь тихими шагами.

Я жду, я тут, но тетива молчит.

Стреляй, не целься, хватит просто ранить.

Ведь я мертва почти.

когда ты упал

Потому что я видела, как ты спускался с небес.

Не в смысле, что ты умер, а потом зачем-то воскрес,

я имею в виду, что ты кувырком летел,

что отъяли крылья, но ты как-то остался цел.

И вот это сияние в волосах, как нимб,

и вот это, что остро торчит за плечом твоим,

я как то