Love-Love

Анатолий Маляров

В пределах города #1

Если существует столь необязательный род литературы – фантастика, столь фантастический – сказка, то почему бы не посвятить себя весьма ответственному виду прозы – былям. Забавным, трогательным, нелицеприятным, уморительно смешным, трагическим? Рассказам, продолжительностью в одну сигарету и большим повестям – на выходные. Анатолий Маляров уже много лет ходит по канату, натянутому над амфитеатром, со знакомыми людьми – своими персонажами. Главный герой – человек-простофиля. Но господь одарил его талантом плыть по течению. И волны выносят простака… А в общем, прочтешь и не оглянешься! Такое редко встречается.

Анатолий Маляров

Love-Love

У меня был выбор: убийство или самоубийство.

Я вспомнил о сублимации и – сочинил эту повесть.

Глава I

Ему заметно за тридцать, зовут Лавр Лаврович, хотя лавров он не пожинает. Тянет короткий курс сценарного дела в филиале Университета культуры, попутно подменяет заболевших, уволенных, хлопнувших дверью, почивших во Бозе преподавателей режиссуры на любом курсе. Держат за странную способность три-четыре пары изгаляться над предметом, теоретически и практически, в рамках и за рамками темы. Прогнали бы за вольнодумство исподтишка, но кем заменишь интеллектуальную шестерку? Нужно студенту выстроить вертикальную мизансцену – не стоит ковыряться в своей фантазии, Лав-Лав из рукава высыплет заготовки времен Мейерхольда, Любимова и Литко; забудет диссертант суть категорического императива Канта, Лавр Лаврович Корешков, походя и совсем не оскорбительно, сформулирует; забудет декан, зачем пришел в кабинет, вызывает того же – шестерку, и план работы на день проясняется.

В квартире супруги, на Людной, девять, держится тише воды и ниже травы. На риторику Галины Адамовны не напрашивается. Все равно спят отдельно.

– Сколько получил за месяц?

– Шестьсот. Грязными.

– А Петрович на твоей кафедре?

– Тысяча двести. Чистыми.

– А почему?

– Он со степенью.

– А ты – умник!

Избегает тусовок с дочерью Аней, девятиклассницей.

– Па! Мобилку бы…

– Полтыщи лишних нет.

– С рук можно за сотню.

– С рук – ворованные. И на три звонка.

– Мне все равно.

– Ну и мораль у нынешней молодежи!.. И сотня – у мамы.

– У людей компьютеры, Интернет, а у тебя допотопные книжки…

Как водится, на лестнице Корешков умен. Жене следовало отрезать про Петровича, мол, диссертацию он защитил двадцать лет назад, «Марксизм и свобода творчества», раскромсав Ионеско и Беккета, которых не читал. Анечке следовало сказать, что он ее очень любит и без мобилки. А конкуренция в классе – удел парвеню, то есть – выскочек… Хорошо, что не сказал. От первой бы последовал ушат помоев, а со второй расстроился бы, проклял себя за неумение врать, воровать, даже пить и курить. Впрочем, последнее по бедности.

Соседи по подъезду тоже люди из другого теста. Одна, еврейка, вырубает под окнами ветки, чтобы видно было, чем там соседи промышляют. Вторая, бабуся, недавно завезенная из хутора, часто стоит в дверях и сокрушается:

– Знов воды нэма. Чым ти жиночкы писькы поратымуть?

Рядом, в мусоросборник, шуршат полиэтиленовые мешки, звенят бутылки. Это с пятого этажа от отставных полковников, двух Василиев, не повоевавших, даже не полетавших штурманами из экономии керосина. Первый, сельский парень, оторвав смолоду пенсийку в две с половиной тысячи, не знает, что с нею делать, и по четыре раза на дню носит в паб через дорогу. Допился до того, что предлагает горисполкому, за договорную мзду, разгонять тучи над городом. А второй как привык с лейтенантов обеспечивать командующих виноградом и вином с совхозов, легковушками с таможни, девицами с окраин, так и теперь бегает от партии к партии, от штаба к штабу, торгует мессиджами, сплетнями про соперников и котируется среди авторитетов.

На девятом этаже – скромный беженец из Сербии. Не живет, сдает почасово и посуточно площадь под естественные надобности. Вчера Корешков едва умом не решился. Сидит против подъезда, набирается смелости для встречи с благоверной. Проходит грация с телом, готически устремленным к небу, в развевающейся и прозрачной накидке, профил