I

«Я часами сижу у окна…»

Я часами сижу у окна

и смотрю на сирень.

На глазах распустилась она

за какой-нибудь день.

Я смотрю на сиреневый дым,

но не вижу огня.

И становится время седым

и летит сквозь меня.

«Как Рембо – завязать навсегда…»

Как Рембо – завязать навсегда

со стихами, – забыть и забыться,

чтобы только: корабль и вода

и матросов похмельные лица.

Озарение? Боже ты мой!

Озарение – грудь эфиопки, —

нечто среднее – между хурмой

и «Клико», вышибающей пробки.

Небожитель и негоциант, —

путешественник на карусели,

умирать возвратившийся Дант,

в госпитальном кромешном Марселе.

Как Рембо, говоришь? Говори.

Поливай и окучивай грядки,

тиражируя скуки свои

на шестом и бесславном десятке.

«умер сплю…»

умер сплю

под проливным дождём

по рублю

и в школу не пойдём

город N

и время ни при чём

неразмен

ный рубль с ильичём

«Слово за слово… Снова и снова…»

А. Ф.

Слово за слово… Снова и снова

и, отталкивая и маня,

не родная, но родная мова,

как Антея, держала меня.

Мать-и-мачеха – Припять и Пина,

где свiтанак и захад багров.

Возвращение блудного сына,

в говорящий на идише ров.

«Хватило ума…»

А. А.

Хватило ума

в этот раз промолчать.

На губы зима

наложила печать.

И снег потому —

не затоптан и бел,

что рифму к нему

я найти не посмел.

Собачий вальс

Донне

1.

Полночных звёзд огни

на этом и на том.

Пожалуйста, вильни

обрубленным хвостом.

Что на дворе? Июнь?

Или январь? Вопрос.

В моё безделье сунь

прохладно-мокрый нос.

Залай, как никогда

не лаяла, мой друг…

Полночная звезда

с небес упала вдруг.

Печаль-тоску гоня,

глядишь из темноты.

А поутру меня

выгуливаешь ты.

2.

Ночь тиха. Собака рядом,

непонятная ежу.

Я отсутствующим взглядом

долго на небо гляжу.

Ёж в растерянности, – нету

или есть собака, а?

Снова выгорела к лету

левантийская трава.

Я читаю в небе знаки,

прерывая забытьё,

об отсутствии собаки

и присутствии её.

Нет её давно, конечно.

Но от радости дрожа,

звонко лает, безуспешно

наезжая на ежа.

Александр Метревели

проигравший в пятом сете

ловит воздух ртом

не жилец на этом свете

а игрец на том

там проходят все подачи

бэкхенд и свеча

и танцуют выпив чачи

танец ча-ча-ча

навсегда среди пропавших

с небосклона где

игроки на нервах наших

будто на дуде

«Беспросветно, устало и сиро…»

Беспросветно, устало и сиро.

Поседела моя голова.

И, в прихожей висящая лира,

как в бреду повторяет слова.

Кран течёт. Не подняться с дивана.

А сантехник, попавший в Эдем,

зажигает из Людвига вана

и лабает про Климову М.

«прямиком из коляски…»

прямиком из коляски

не послушавши мать

за красивые глазки

я пошёл воевать

и на первой минуте

пал в неравном бою

ах пустышку анюте

передайте мою

«На пустыре за гаражами…»

В. Ж.

На пустыре за гаражами,

от глаз родительских подальше,

влюблялись, каялись и ржали:

Серёги, Лены, Коли, Даши.

Курили и соображали

(не осуждайте и поймите)

на пустыре за гаражами:

Наташи, Юры, Светы, Вити.

И были молоды, – ещё бы!

и были счастливы – сквозь слёзы!

Пока не выросли сугробы

и не ударили морозы.

И не заметили, как сами

на все четыре улетели.

На пустыре за гаражами

сплошные вьюги и метели.

Весной уже не пахнет даже!

И цепи порваны, как нити!

Серёги, Лены, Коли, Даши,

Наташи, Юры, Светы, Вити.

Но обещание сдержали

и встретились – уже навечно,

на пустыре за гаражами,

где выросли дома, конечно.

«Какая долгая дорога…»

Какая долгая дорога

под монотонный стук колёс.

Но гимназист из Таганрога

уже «Ich sterbe» произнёс.

«прикосновенный растратил давно…»

прикосновенный растратил давно

сердца бэушный запас

не обливается кровью оно

бьётся уже через раз

старое сердце в осенней грязи

но не побрезгуй отмой

чтобы забилось как прежде в связи

с тем что вернулось домой

«В такую погоду хозяин…»

В такую погоду хозяин

собаку… Собака сама

на улицу проси