Грехи наши
Роман Петра Алешкина «Беглецы» стоит особняком в череде книг современной русской литературы, хотя, с первого взгляда, кажется сугубо «алешкинским» по насыщенности событиями, крутым поворотам сюжета, по образности персонажей, мелодраматичности ряда сцен и прочим элементам, характерным для творчества маститого писателя.
Почитать же роман необычным заставляют мысли, которые порождаются при чтении оного… Допустим, начало… первая строчка:
«Повеситься можно было на трубе».
Ни одно произведение П. Алешкина не только не звучало столь безнадежно и отчаянно с первого же звука, не задавало столь трагичной интонации всему произведению. Так писались разве что древнегреческие трагедии, то есть авторами, которые были изначально убеждены в предназначении рождаться человеку для страданий и после совершения ряда смертных грехов, очутиться обреченным на вечные муки в страшном Тартаре. Ибо не мы вершим свою судьбу, а три Мойры ткут свои бесконечные нити и режут их в удобный им момент. А уж как случится умереть: от шкуры ли кентавра, как Гераклу, от рук ли Медеи, как ее детям, от прозрения ли, как Эдип, узнавший о том, что живет в кровосмесительном браке с собственной матерью – это уже детали, важные людям, но никак не Мойрам, равно, как и Богам Олимпа.
«Повеситься можно было на трубе» – это фраза в художественно-эстетическом своем качестве и в своей культурологической сущности являет собой пример полной противоположности фразе, ставшей едва ли не хрестоматийной в истории литературы СССР: «Он пел по утрам в клозете» (Ю. Олеша «Зависть»).
Если из фразы единственного романа незаурядного, но уже забытого «классика» тридцатых годов родился сонм литературных монстров вроде «Мастера и Маргариты» М. Булгакова или «Плахи» Ч. Айтматова, то из слов, которыми начаты «Беглецы» П. Алешкина, может произрасти новая русская литература, которая окажется в состоянии оценить и осознать всю сущность произошедших в двадцатом веке в России общественно-исторических процессов, начало традиции изучения которой положил М. Шолохов в своем гениальном «Тихом Доне», продолжили сотни других писателей-реалистов, которых горбачевско-ельцинский переворот выкинул из школьных учебников, но оставил в истории мировой литературы: Л. Леонова, А. Толстого, В. Маяковского, В. Шишкова и других. То есть изначально в оценке романа П. Алешкина следует опираться на морально-этические и эстетические нормы не той категории современных писателей, что вышли из бердичевско-бобруйско-киевско-одесских местечковых хаз и малин, а, опираясь на опыт того рода литераторов, что произросли именно на русско-дворянской и разночинской почвах девятнадцатого века.
Роман «Беглецы» – третий в серии «Русская трагедия». Он рассказывает о Дмитрии Ивановиче Анохине, внуке Егора Анохина, главного героя первого романа цикла. Дмитрий стал, благодаря своему таланту, удивительной крестьянской сметке и колоссальной работоспособности, тем, кого в анекдотах зовут «новыми русскими», в кино охраняют мордовороты и бывшие офицеры КГБ, а в жизни…
Главный герой романа «Беглецы» оказался именно тем истинным антигероем ельцинской поры, который осознает мысль едва ли не краеугольную для всего романа и для всей России послесоветского периода: «Повеситься можно было на трубе». Других, равных Дмитрию Анохину по степени трагичности образа «нового русского», персонажей в современной литературе России я не знаю. Может, кто-то и написал что-то более значительное, но до меня не дошедшее, но не уверен в этом. Есть несколько произведений со столь же по-античному мощным предопределением судьбы трагических героев, оказавшихся за бортом современной жизни (к примеру, роман В. Ломова «Солнце слепых»), ставших ненужными в новом для них мире, но чтобы таковым стал «новый русский»…
Дмитрий Анохин не повесился. Ибо выпавшие ему беды были, по большому счету, всего лишь житейскими трудностями, от которых кончают жизнь свою люди слабые, если не сказать ничтожные: из долларового миллионера Дмитрий почти в одно мгновение превращается в то, что люди его положения почитают нищетой. При этом те самые «братки» из ныне сверхпопулярного в