Глава первая
Вместо предисловия
Когда пошел четвертый месяц его, с Лыкиным, дежурств через день, по тридцать четыре часа, с четырнадцатичасовым перерывом на все про все, мир вокруг изменился. Потухли краски и оттенки жизни, эмоции куда-то исчезли, еда стала безвкусной, сон перестал давать утреннюю бодрость и, казалось, это – навсегда. Даже то, что «навсегда» – не вызывало эмоций: навсегда так навсегда, до смерти или пенсии. Часто дергалась голова, открывая глаза, вдруг, одно веко стало «западать» и его приходилось открывать руками. Мочиться стало трудновато или наоборот, еле добегал; а пару раз и не добегал…. Шел сорок шестой год его жизни.
Несколько лет Иван Николаевич Турчин проработал врачом-терапевтом в провинциальной больнице небольшого южного города. В самом начале его трудовой деятельности было трудно: обилие писанины, обилие пациентов; помаленьку привык, сумел находить свободное время, даже на работе, иногда во вред работе, но, это издержки. Вечерком любил выпить сухого винца, иногда – пива, умеренно, не перегибая палку. Развелся, жил один. Старался побольше читать, следил за своей внешностью и был безумно влюблен в свою замужнюю коллегу, со взаимностью, но без видимых перспектив на семейную жизнь. Это обстоятельство частенько подрывало его внутреннее состояние безмятежности. Приходилось уходить от реальности при помощи упомянутых напитков. Курил Турчин немного. К еде относился без пристрастия, спорить не любил, вредным не был, с оппонентом соглашался, но если чувствовал свою правоту – все равно делал по-своему. От работы никогда не бежал, но и лишнего не искал. К больным относился с искренним состраданием, но только во время общения. После работы – все немощи прочь из головы!
Неравнодушный врач всегда несчастен, в России, в любой другой стране, неважно. Но везде – по разным причинам. В России врач страдает от бессилия, в Европе – от всесилия и заморочек Закона, юридического и этического плана. И вряд ли что изменится в мире больных и врачей в ближайшие века, если Господь дозволит нам столь долго впадать в грех. Все Человечество – это больные и врачи, и эти группы людей периодически перетекают одна в другую. Вот Лыкин и перешел из славной когорты врачей в категорию истинных больных. И дополнительная работа свалилась на плечи доктора сорокапятилетнего. Лыкину же только тридцать. Но Лыкин пива выпивает раз в десять больше. И с солененькой рыбкой. А так – мужик неплохой! И курить периодически бросает, и до зарплаты в долг всегда дает… Но вот сразил его недуг неясной этиологии.
Отступление.
Самый дурацкий, якобы шуточный, вопрос представителя бесчисленной группы больных:
– А разве доктора болеют?..
Тупо, да?
Но не может же он, доктор Турчин Иван Николаевич, дежурить постоянно! Начались принудительные дежурства тех, кто всегда отвергал дежурства из принципа, от нежелания спать вне дома, по причине наличия несовершеннолетних детей и вообще – а мне надо? Заставить нельзя! Чувство долга? Оно у большинства врачей, медсестер и санитарок атрофировалось и, как рудимент цивилизации, рассосалось, отторглось. Какое-то чувство локтя сохранилось у друга, да нет, просто хорошего товарища, Константина Евгеньевича Шастина, заменившего на время больного Лыкина на дежурствах.
Вечер. Дежурство, сутки, воскресенье. Он лежит на продавленном диване, уперев взгляд в цветные пятна телика, не осмысливая происходящего. Его же мысли продолжают метаться по просторам виртуальной Вселенной, опережая друг друга в приоритетах, тут же забываются, рождаются новые, ничего в голове не откладывается.
В ординаторскую заглянула медсестра:
– Доктор, в двенадцатой бабке плохо, у окна, справа. Давление нормальное. Посмотрите.
Физическое страдание постороннего человека вызывает у него чувство досады, раздражение от потревоженного кисло-сладкого самопогружения: как прожить до зарплаты.
Входя в палату, он преображается автоматически, это выработано с годами: на лице сочувственная озабоченность, быстрый собранный шаг, удавка на шее – фонендоскоп.
– Что случилось?
– Доктор, сердце…
– Что «сердце»?
– Болит. Все болит…
– Как болит? Давит, колет,