Назад к книге «Последний вампир» [Майк Гелприн]

Последний вампир

Майкл Гелприн

«Я вхожу в класс, спотыкаюсь о порог и с трудом сохраняю равновесие.

В группе раздаются привычные смешки: в прошлый раз я, помнится, действительно-таки навернулся. Ловлю падающие очки, цепляю их на нос и иду к доске. На ней надпись: «Птицерон – болван». Птицерон – это я, Андрей Иванович Птицын. Кличку придумал душа группы, староста и гитарист Женька Басов, надпись сделана им же. Женька трижды пересдавал мне речи Цицерона, и, следовательно, надпись справедливая. Стираю ее тряпкой и поворачиваюсь к аудитории. На мне синий пиджак, приобретенный в комиссионке пятнадцать лет назад, мятые брюки в клетку оттуда же и красно-желтый с обезьянами галстук. Рубашка фирмы «Ну, погоди» под стать галстуку и лакированные ботинки с острым носком времен НЭПа…»

Майк Гелприн

Последний вампир

Я вхожу в класс, спотыкаюсь о порог и с трудом сохраняю равновесие.

В группе раздаются привычные смешки: в прошлый раз я, помнится, действительно-таки навернулся. Ловлю падающие очки, цепляю их на нос и иду к доске. На ней надпись: «Птицерон – болван». Птицерон – это я, Андрей Иванович Птицын. Кличку придумал душа группы, староста и гитарист Женька Басов, надпись сделана им же. Женька трижды пересдавал мне речи Цицерона, и, следовательно, надпись справедливая. Стираю ее тряпкой и поворачиваюсь к аудитории. На мне синий пиджак, приобретенный в комиссионке пятнадцать лет назад, мятые брюки в клетку оттуда же и красно-желтый с обезьянами галстук. Рубашка фирмы «Ну, погоди» под стать галстуку и лакированные ботинки с острым носком времен НЭПа.

Я слегка неказист, немного лопоух, зато сильно плешив, с единственной прядью волос, зализанной на макушку. Довершают мой облик очки с перевязанной изолентой правой дужкой. Они, как правило, сидят на самом кончике носа и то и дело падают.

Такую внешность я использую последние восемьдесят – девяносто лет. Правда, когда в начале века я преподавал античную историю в Сорбонне, пиджак и брюки принадлежали одному и тому же костюму – французы более строги к таким вещам. На истфаке Московского университета подобные тонкости этикета соблюдать необязательно.

Сегодня я веду семинар в четвертой «А» группе, моей любимой. Тема – Рим времен Тита Флавия. Традиционно начинаю с опроса.

На передней парте развалился красавчик Роберто Соуза по кличке Мучачик. Он из Южной Америки, страны, впрочем, не помню, но это и неважно. Мучачик – отменный кобель и гроза первокурсниц, влюбчивый, как мартовский кот. Если бы не я, количество абортов среди студенток, сделанных по его вине, могло бы побить все рекорды. Мучачику я предлагаю поделиться знаниями об отношениях Тита с иудейской принцессой Береникой.

Знаний у бедняги нет, но ему они и необязательны, поскольку навряд ли производство конопли в Венесуэле или Боливии сильно зависит от деятельности Тита. Мучачик, тем не менее, встает и героически пытается выплыть. В течение минуты я терпеливо выслушиваю версию о коварно соблазненной Титом невинной Беренике. Мучачик входит в раж, приплетая по ходу дела недоброй памяти императора Суллу и не менее недоброй памяти разбойника Спартака.

Наконец, я прекращаю издевательство над истиной, ставлю Мучачику заслуженную четверку и передаю Беренику Леночке Кругловой. Леночка – отличница, она безукоризненно пересказывает учебник. Молодец, пять, несмотря на то что содержание учебника по достоверности недалеко ушло от версии латиноамериканца. Я сам отнял у Тита любовь к длинноволосой еврейке и поэтому могу свидетельствовать о происходящих событиях куда лучше, чем доморощенный историк, использовавший напрочь лживые воспоминания придворного шута Иоськи Флавия.

Тит любил иудейскую царевну самозабвенно, до безумия, отдавая этому чувству всю мощь своей незаурядной натуры прирожденного государственного мужа и полководца. Но такая любовь могла привести к непоправимым последствиям для империи, и, забирая ее, я едва не плакал от жалости. Любовь Тита была настолько сильна, что мне хватило ее на несколько лет жизни. Не то что похотливые потуги Мучачика, от которых уже на третий день можно загнуться с голоду.

Глядя поверх очков, я обвож