Три приоткрытые двери. Исторические зарисовки

Марина Владимировна Алиева

По словам Герцена, «История – дверь в прошлое».

Три рассказа, представленные в книге, – попытка заглянуть в эту дверь. Частные истории, одна из которых основана на фактах, хорошо известных по оставшимся документам; другая – фантазия о встрече, которой не было, но которая могла бы произойти; третья – личная память о времени, в которое дверь так не хочется закрывать.

Три приоткрытые двери

Исторические зарисовки

Марина Алиева

© Марина Алиева, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Сметанка

Арабский жеребец Сметанка. Картина крепостного художника конца XVIII века, предположительно Гавриила Васильева, Музей коневодства, Москва

– Хорош конь! Ох, хорош!

Граф Алексей Григорьевич нежно, как не касался даже женщин, провёл большими пальцами под нижним краем недоуздка и восхищённо причмокнул:

– Бархат! Чистый бархат, а, Никифорыч? Ты только глянь – не шерсть, сметана! Ежели султан на сделку согласится, Сметанным его назову. Лучшим жеребцом на моём заводе станет!

Конюший Кабанов и сам уже с полчаса головой качал, да так же, как граф, причмокивал.

– Не то слово, Ляксей Григорьич! Брильянт, а не конь! А много ль просят?

– Много. Но я дам. За такого дам, не постою…

– Это скока же, ваше сиятельство?

– Коли говорю много, так значит столько, что не каждый себе позволит.

– Видать, взаправду – брильянт.

На пальцах Орлова, словно соперничая, сверкнули драгоценные перстни. Нетерпеливо потряс рукой:

– Овёс подай. Пускай нашей еды понюхает.

Никифорыч степенно подтащил мешок. Овёс отборный, с самого Острова, где он лично кормовое зерно просеивал – на два мешка – и всю дорогу сюда глаз не спускал, только что не спал на них, да и то из боязни, что ночью вспотеет и пОтом своим мешковину пропитает. А всем известно – в сырой мешковине схрон уже не тот…

– Да не галдите вы! – цыкнул на забеспокоившихся конюхов-турок. – Небось не потравим.

Алексей Григорьевич сунул руку в мешок. Подождал, пока лишнее зерно ссыпется и горстью протянул ладонь коню. Ноздри жеребца трепетно дрогнули. Осторожно, с достоинством он потянулся к угощению, но тут же фыркнул и вывернул лебединую шею в сторону.

– Ишь ты, не нравится. Ничего, еще привыкнешь. Потом, глядишь, так же на свой ячмень фыркать будешь.

Кабанов услужливо подставил руки, сложенные ковшом.

– Сделку завершу, подошлю к тебе лекарей, будешь овёс ему давать, как скажут, чтоб он животом не маялся, – говорил Орлов, ссыпая овёс и отряхивая руки. – Да смотри, покуда будешь тут, всё дельное примечай. В Острове потом новых конюхов обучишь.

Он в последний раз окинул взглядом коня.

Ох, любовался бы и любовался! Но нельзя. Уж и так еле вырвался взглянуть на это диво и скорей в столицу… Война хоть и кончена, а покоя всё нет. Не турки, так свои жизнь норовят попортить. В Оренбуржье с Пугачёвым никак не сладят, флот самого Орлова, что в Средиземном море стоит, за три года командующего считанные дни видел – всё гоняют его по делам разным, и брат Григорий у государыни уже не в фаворе – Потёмкин Гришка обошёл, мать его – влез-таки упырь со своим греческим проектом… Брат запил, а в запое, да в обиде, не ровён час, непотребное что сотворит, так что полную опалу огребёт, а за ним и до него, до Алексея, волна докатится, а нельзя, никак нельзя, особенно теперь…

– Следи за конем, Иван Никифорыч! – уже возле самой кареты, Орлов не удержался, обернулся на конюшего, знал, что Кабанов выйдет проводить. – Уж как увидел его – всё, что есть отдам, но куплю. Хоть за полцарства. Так что следи, как за своим!

Никифорович издали поклонился. Стоял бы рядом, обязательно пробубнил своё обычное «Не изволь бояться, твоя милость», да ещё с обидой, дескать, сам, что ли, не знаю. Но тут дело особое – не грех лишний раз напомнить. Тут на кону действительно полцарства…

* * *

В карете Алексей Григорьевич позволил себе ещё немного насладиться воспоминаниями о дивном жеребце, потом, со вздохом, снова впустил в душу беспокойство, к