Дорога памяти
Софья Леонидовна Прокофьева
Творческий путь замечательной сказочницы Софьи Прокофьевой сложился необычно. В юности она начала писать стихи, которые высоко оценили Борис Пастернак, Арсений Тарковский… Однако ее поэзия оказалась несозвучной сталинскому времени. Найти свою стезю удалось не сразу, но теперь всем известно, что яркий талант Прокофьевой воплотился во множестве увлекательных волшебных сказок, на которых выросло не одно поколение.
Софья Прокофьева
Дорога памяти
© София Прокофьева, 2015
© Валерий Калныньш, оформление и макет, 2015
© «Время», 2015
* * *
Память чиркнула спичкой,
Высветила лицо,
И забывчивый ангел устыдился.
Значит, все-таки было?
Значит, было это лицо?
Вера Маркова «Луна восходит дважды»
Я еще маленькая. Наверное, мне лет пять, не больше.
У папы такие твердые руки. Он подводит меня к окну.
– Не гляди… Пока не гляди… Это молодой месяц, на него нужно смотреть только через левое плечо. Не гляди…
Папа поворачивает меня и крепко держит за плечи.
– А теперь – можно. Гляди, Сонечка.
Я гляжу на небо через левое плечо. На густом, темносинем бархате – узкий, острый серп месяца. Такой узкий и острый! Кажется, он прорезал небо, а там, за мягкой бархатной темнотой, совсем другой мир, весь из серебра.
– Это молодой месяц, – говорит папа. – А посмотришь через правое плечо – увидишь…
– Что, что увижу?
– Потом, когда-нибудь… Хотя, пожалуй, я скажу тебе: ты увидишь свою прошлую жизнь. Сейчас ты не поймешь… Позже, когда-нибудь. Но не будем об этом.
– Правда, месяц – как серебро?
Прошли долгие годы. Я уже забыла, что говорил мне папа, – смотрела на луну не задумываясь, как придется. Но вот однажды случилось так, что я посмотрела на молодой месяц через правое плечо.
Я увидела дорогу. Она уходила куда-то далеко-далеко в глубокую бесконечность.
Моя жизнь… Почему жизнь? Какая длинная дорога!
Хотя чему удивляться? Мне восемьдесят шесть лет. Тусклый неясный свет. Туман, дымка – чем дальше, тем гуще. Не разглядишь… Какие-то тени… Сколько их! Исчезают – и появляются снова. Это призраки, совсем прозрачные. Но они не мешают друг другу. Да нет же, это не призраки! Просто они так далеко, что их не разглядишь. Это люди – сколько их! Они проходят сквозь деревья, сквозь стены домов.
Но вот я вижу маму. Она наклоняется надо мной в вечернем полумраке. Она целует меня.
На маме черное шуршащее платье с высоким сборчатым воротником огненного цвета. Это так красиво, и от мамы удивительно и сладко пахнет. Я понимаю, она куда-то уходит.
– Спи, спи, маленькая…
И вот уже нет ее. Остается только затихающий шелест длинного платья и чудесный запах.
И вот опять мама. Но уже в сером байковом платье с широкими, поднятыми у плеч рукавами. Это платье сшил ей папа.
– В нем тепло и уютно, – улыбается мама, – но с изнанки столько ниток, запутаешься! Никак не наденешь!
Мой папа художник, но платье он все-таки сшил маме сам, как умел. Я помню папу за мольбертом. На холсте мамин портрет. И краски в разноцветных заманчивых тюбиках. Но трогать их нельзя. Масляные краски плохо отмываются.
Мы живем в просторной пятикомнатной квартире на верхнем этаже старого дома. Я помню большую кухню с закопченным потолком, с плитой, которую топят дровами. Там, возле плиты, где потеплее, меня купают в гремящем старом корыте.
Иногда приходит худая и мрачная тетя Дуся из соседней квартиры. У нее на кухне плохо растапливается плита и дымит. Она яростно размешивает кипящий борщ в большой старой кастрюле с мятыми боками.
Мне кажется, что эта кастрюля и корыто, в котором меня моют, – родственники.
Часто приходит Зоя, ее дочка, вся в светлых кудряшках. Она сильно хромает, припадая на один бок. Моя няня Сергевна рассказывала, что Зою завалило кирпичами, когда у нее на работе упала стена. Тетя Дуся хлопочет, но денег пока не платят.
– Ребенка не ошпарь! – рычит Сергевна.
– Как же! – страшным голосом отвечает тетя Дуся, разбрызгивая бурые капли.
Не домыв меня, Сергевна, ворча, кого-то проклиная и тут же браня себя