Войны не будет
Вячеслав Бакулин
«– Войны не будет!
Слова падают медленно и неотвратимо. Как капли крови с острия кинжала.
– Брат! Послушай!
– Нет! Это ты – послушай!
Пламень горна Гефеста, огненное дыхание придавленного горами Тифона течет из яростных глаз старшего. Замершая на головке меча рука готова в любую минуту прийти в движение, чтобы разить насмерть…»
Вячеслав Бакулин
Войны не будет
– Войны не будет!
Слова падают медленно и неотвратимо. Как капли крови с острия кинжала.
– Брат! Послушай!
– Нет! Это ты – послушай!
Пламень горна Гефеста, огненное дыхание придавленного горами Тифона течет из яростных глаз старшего. Замершая на головке меча рука готова в любую минуту прийти в движение, чтобы разить насмерть.
– Неужели ты не понимаешь, глупый мальчишка, что сам подписал себе смертный приговор?
– Царевич! – впервые подает голос она. Ослепительная в своей алебастровой наготе. Так, наверное, выглядят богини. И еще – Андромаха. От ее вида, голоса, запаха кружится голова, в висках оглушительно стучит кровь.
– Царевич! Я понимаю тебя и не виню. Ты любишь свою страну, свой славный город…
Любишь. Короткое, емкое слово. Слово, в котором нет ничего дурного. Слово, в котором вдруг слышится шипение змеи: «Лю-бишшшь…»
– Да! – Боги! Как заставить голос не дрожать? Как преодолеть колдовской морок этих глаз? Губ? Тела? Рука опять ползет к рукояти меча, словно все мышцы и сухожилия вмиг обрели собственную волю. Он сжимает кожаную оплетку так, что пальцы белеют, а из-под ногтей выступает кровь. Боль отрезвляет.
– Да! Люблю. Своих братьев и сестер. А еще – своих родителей и жену. И новорожденного сына. И ради них, ради своего города и народа, что населяет его, я принесу любую жертву.
– Любую? – шелестит океанским прибоем нежный голос. И он словно наяву видит эту волну, набегающую на залитый солнцем песок. На белоснежную шапку пены, венчающую ее. И ту, что восстает из океанских глубин. Чья кожа белее этой пены. Чья красота ослепляет сильнее этого солнца.
– Киприда! – шепчут против воли губы, и колени подгибаются. Упасть пред ней. Лобзать со священным неистовством ее тень… ее следы… ее ноги… обжигать губами каждый волосок, каждый малейший участок тела той, что он любит сильнее всего на свете. Такой же прекрасной и желанной, как и в первый день их встречи, будто и не было почти двух лет брака. Той, даже день разлуки с которой – пытка….
– Любую? – повторяет она, и в ее голосе звучит удивление пополам с укором. – Даже родного брата?
– Любую. Даже…
Перед глазами Парис, прозванный Александром. Любимый брат. Красивый, как юный бог. Его любят все, да и как не любить того, кому покровительствует сама богиня любви? О, Зевс Додонский! Покровительство твоей дочери – любой из твоих дочерей! – сулит смерть вернее, чем стрела, смоченная ядом Лернейской гидры!
Но как же посмел этот мальчишка прикасаться к женщине, которую сами Олимпийцы вручили человеку, превосходящему его во всем? Ему, могучему Гектору Дарданиону[1 - То есть «потомку Дардана» – легендарного сына Зевса и Электры, прямого предка царей Трои.], Щиту Трои. Самому славному из всех многочисленных отпрысков великого Приама. Богоравному герою. Сколь сильно желание выхватить из ножен этот клинок – драгоценный клинок из аласийской черной бронзы – и наотмашь, с оттягом, полоснуть стоящего перед ним наглеца. Чувствуя, как легко распахивается плоть под нажимом острого лезвия в умелой руке. Видя, как смертной пеленой затягиваются глаза, посмевшие взирать со страстью на ту, что должна принадлежать лишь одному.
Нет! Прочь, наваждение! Это же Парис! А в ушах вкрадчивый шепот морской волны:
– А как же отец твой, царь Приам? А мать, добродетельная Гекуба? Какими глазами посмотришь ты на них, когда они спросят тебя: «Где брат твой Парис?» И что ответишь? Не лучше ли положиться на волю богов?
– Богов, – покорно повторяешь ты.
– Да, богов. Ведь кто, если не они, привел вас в город моего супруга? Кто сделал так, что встретились я и твой брат – царевич Трои и царица Спарты? Кто разжег в наших сердцах любовный пламень? Кому еще такое под силу? – Голос женщины с лицом Андромахи крепн