Кругом слоны, Миша
Константин Смелый
Когда-нибудь (совсем поздно, в необратимую пустоту) я напишу то, что больше всего хочу написать сейчас. Прямым текстом.
А сейчас о перчатках.
Перчатки нашёл грузноватый Миша тридцати девяти лет, зубной врач. Они лежали в кафе посреди шведского города, где я живу. В другой день Миша решил бы, что место занято, и выбрал бы другое. И жанровую прозу я писал бы не про него, а про пакистанского студента Захида Икбала, который случайно влюбился в прекрасную шведку семнадцати лет, влюблённую (пока) только в лошадей.
Иллюстрации Натальи Ямщиковой.
Константин Смелый
Кругом слоны, Миша
раз
Когда-нибудь (совсем поздно, в необратимую пустоту) я напишу то, что больше всего хочу написать сейчас. Прямым текстом.
А сейчас о перчатках.
Перчатки нашёл грузноватый Миша тридцати девяти лет, зубной врач. Они лежали в кафе посреди шведского города, где я живу. В другой день Миша решил бы, что место занято, и выбрал бы другое. И жанровую прозу я писал бы не про него, а про пакистанского студента Захида Икбала, который случайно влюбился в прекрасную шведку семнадцати лет, влюблённую (пока) только в лошадей.
Но была суббота, начало второго. Час пик в прилегающем торговом центре. Перчатки лежали на последнем незанятом стуле. У единственного пустого столика. Взмыленный Миша покрутил головой, потоптался для приличия секунды четыре и опустил поднос на край столика. Рядом положил шапку. Хрустящие пакеты с покупками прислонил к стеклянной стене.
За стеклянной стеной, на длинном балконе, лежал ослепительный снег.
Миша размотал шарф. Снял пальто и повесил на спинку стула. Утёр потный лоб. Оглянулся ещё раз. Люди, занявшие все остальные места, говорили о своём на своих языках: шведском, английском и неизвестном. На диванах в центре зала гоготали подростки. Взъерошенный сухопарый старик в красном галстуке, который по выходным пьёт апельсиновый сок у выхода на балкон, пил апельсиновый сок у выхода на балкон. Из нагрудного кармана его шоколадного пиджака свисал розовый платок.
Поверх всего мурлыкала бразильская музыка.
Миша наклонился, чтобы взять перчатки и переложить на краешек стола. Перчатки были женские: тонкие и лёгкие. Вернее, тонкими и лёгкими они казались, пока не попали в радиус действия носа. Там, в радиусе, они мгновенно стали изящны и невесомы.
Миша невольно поднёс перчатки ближе к лицу – для верности. Его нос хлюпал и барахлил с начала ноября. С того же времени на свете мало чем пахло. Вся еда была на один скандинавский вкус. Даже на работе, в четверг, когда явился и разинул рот Буссе Турессон, убеждённый прожигатель пенсии, и Миша привычно выудил из-за его губы два пакетика сосательного табака, – даже тогда нос не почувствовал ничего.
Но от Буссе Турессона предохранял ещё и салатовый намордник из оптимальной ткани, рекомендованной Союзом шведских стоматологов. От перчаток берегли да не уберегли только сопли. Зря Миша посмеивается над японцами из новостей (которые там массово ходят по японским улицам в белых масках). Последуй он в тот день японскому примеру, обмотайся спасительной марлей, заткни ноздри ватой – и к этому абзацу Захид Икбал, не помня себя от радости, уже вылетал бы из кондиционированного генконсульства Швеции обратно в удушливый Исламабад, с упоительной шенгенской визой в зелёном паспорте, засунутом под рубашку от греха подальше.
Миша присел, так и не положив перчатки на стол. Сложные психосоматические процессы сдавили ему горло. Усилилось потоотделение. В ход едва не пошли слёзные железы. Через восемнадцать секунд смятения Миша почувствовал, что перчатки начинают размокать у него в пальцах. Устыдившись и перепугавшись (в равных долях), он разжал руку, отдёрнул её за спинку стула и держал там, пока не устыдился и этого.
Жена от Миши цивилизованно ушла минувшей весной. Переехала к мелкому железнодорожному начальнику Сёрену Вальгрену. Дочка теперь жила на два дома: неделю в Мишиной квартире над пиццерией «Pizza Mio» (sic), со стиральной комнатой в подвале соседнего подъезда; неделю в трёхэтажном коттедже Сёрена Вальгрена на берегу озера, с потешным домиком и японским садом. Н