Доброе дело

Анна Павловна Барыкова

«Старый барин читал новую книгу и злился. Под рыжеватыми с проседью усами, на бледных губах, змеилась циничная, ехидная улыбочка; лысый лоб покраснел; серые насмешливо-прищуренные глаза быстро бегали под золотыми очками; маленькие жирные руки, поросшие рыжим пухом, словно щипали и терзали книгу, переворачивая листы; все старчески-сгорбленное, расплывшееся тело нервно передергивалось в теплом атласном халате, нетерпеливо шевелясь на покойном кресле; одна только правая нога не принимала никакого участия в бессильном гневе хозяина, а лежала, как колода, в мягком плисовом сапоге, на вышитой подушке…»

Анна Павловна Барыкова

Доброе дело

I

Старый барин читал новую книгу и злился. Под рыжеватыми с проседью усами, на бледных губах, змеилась циничная, ехидная улыбочка; лысый лоб покраснел; серые насмешливо-прищуренные глаза быстро бегали под золотыми очками; маленькие жирные руки, поросшие рыжим пухом, словно щипали и терзали книгу, переворачивая листы; все старчески-сгорбленное, расплывшееся тело нервно передергивалось в теплом атласном халате, нетерпеливо шевелясь на покойном кресле; одна только правая нога не принимала никакого участия в бессильном гневе хозяина, а лежала, как колода, в мягком плисовом сапоге, на вышитой подушке.

– Вишь, сыскался еще пророк, философ доморощенный, спаситель самозванный!.. – стиснув зубы, проворчал про себя старик и захлопнул книгу. – И что такое только нынче пишут?.. Разве это роман? – продолжал он мысленно кипятиться. – Это проповедь переряженная, воззвание какое-то: «Люди – братья!» Уж я бы тебя, голубчика, упек!.. Я бы задал тебе «людей – братьев»! Ах, ты!..

В комфортабельном барском кабинете раздалось крепкое ругательство; книга полетела в угол, рассыпалась по листам, задела на лету этажерку красного дерева, со старинным фарфором; легонькая севрская чашечка, – столетняя красавица, – упала на пол вместе с растрепанной книгой и разбилась вдребезги; трость с серебряным набалдашником, стоявшая как часовой у вольтеровского кресла, тоже упала и загремела о паркет.

– Карловна!.. Карловна!.. Куда ее опять чорт унес?.. Мина Карловна! – хриплым голосом закричал старик и позвонил.

Все было тихо в соседних комнатах; на звонок и крик никто не явился.

Старик завозился на кресле, с трудом поднял трость, встал с мучительным усилием; непроизвольно ковыляя больной ногой, зашагал он к тому углу, где лежала разбитая чашка, постоял над ней, потом опять вернулся к колокольчику и еще раз отчаянно позвонил.

Со стены из золотой рамы глядел на него, словно насмехаясь над его бессильной злобой, его собственный портрет, написанный уже давно великим мастером.

«Что, брат?.. Сердит – да не силен?.. Сидел бы уж смирно, коли Бог убил…» – говорила ехидная улыбочка портрета.

Наконец порыжелая зеленая бархатная портьера поднялась, и в кабинет вплыла красноносая немка-экономка.

– Н-ну, чего там у вас еще случилось?.. Никогда нельзя свою чашку кофе выпить в покое!.. Это удивительно! – бойко и сердито заговорила она. – Вы ошибаетесь, Василь Сергеич! Я не обязана с голоду помирать… с вашими капризами!

Роскошный бюст Мины Карловны гневно колыхался под шерстяной кирасой резкого, дерущего глаз лилового цвета, какой любят все красноносые немки; ее лицо, лоснящееся и потное, ясно показывало, что она только-что осушила «в покое» свой кофейник, не обращая ни малейшего внимание на звонки больного барина.

– Подними… прибери!.. Склеить нельзя ли? – пробурчал Василий Сергеич, показывая на осколки севрской чашки.

– Ach, Herr Je!.. Что это?.. Хорошая вещь, сколько лет жила, вы за нее платили столько денег. И вот ее нет!.. Ах, ах, ах! Как жаль! – причитала Мина Карловна, ползая по полу, потом приподнялась, совсем грозная, и передразнила барина: – Склеить?.. Это сам чорт не может склеивать, Василь Сергеич! И это вы опять от злости, нарочно! Вы в нее эту книгу запускали, нарочно, как сумасшедший…

Она толкнула ногой растрепанную книгу.

– Карловна, брысь! – огрызнулся старик и постучал тростью.

– От вас дождешься, что вы еще со своей