Der Kamerad
Виктор Улин
Название книги не случайно вызывает ассоциацию с «Drei Kameraden». Роман дает инвертированное отражение Ремарка в мутном зеркале 21-го века, текст использует прямые заимствования. Герой, человек без будущего, страдающий от космического одиночества среди людей, проводит последний отпуск перед своей социальной гибелью. В Турции он встречает внезапную любовь, иррациональную и не имеющую перспектив, но в финале приходит к выводам общечеловеческого масштаба. © Виктор Улин 2007 г. – фотография. © Виктор Улин 2019 г. – дизайн обложки.
Моему камраду Эдуарду Сырчину,
понимающему меня без слов.
1. «Мы попали в артиллерийскую вилку:
самый страшный удар времени
пришелся именно по нам.»
(Виктор Улин. «Хрустальная сосна»)
2. «Конечно, сорок восемь лет
еще не ахти какая старость.»
(Энн Ветемаа. «Усталость»)
3. « – Во что же ты веришь?
– В то, что с каждым днем
становится хуже.»
(Эрих Мария Ремарк. «Тени в раю»)
4. «Знай же, что в последние дни
наступят времена тяжкие.»
(2 Тим. 3:1)
I
Небо было желтым, как латунь, и еще не закопчено дымом.
Впрочем, особого дыма тут не наблюдалось; вероятно бензин в Турции был не таким плохим, как в России.
Да и автомобили находились в лучшем состоянии. Впрочем, машинам здесь жилось не пример легче: они не имели необходимости переживать зиму, их не мучили солью на дорогах, их даже не гноили бесконечные дожди.
Наверное, то же самое можно было сказать о людях.
И все-таки небо над городом…
Оно, конечно, не походило на латунь.
Да и вообще не было желтым.
* * *
Желтым ему предстояло стать вечером. Когда я, еще совершенно трезвый после дневного сна и вечернего купания, буду подниматься на ужин.
Приду в ресторан, как всегда, к восемнадцати тридцати – согласно большому красивому расписанию, висящему около выхода из ресепшн. Но турки, как обычно, в график не уложатся.
Что-то у них застопорится и к моменту открытия они еще будут спешно раскладывать приборы по столам и возиться с кондиционером, который всегда включался ненадолго, лишь в начале ужина. А ближе к концу атмосфера в зале разогревалась до уровня парной бани, и почти все посетители, прихватив тарелки с недоеденным, старались выбраться наружу – на террасу в торце фасада, едва там возникали свободные места.
Но я к концу бывал уже пьян. Нет, конечно, по-настоящему пьяным я не бывал тут практически никогда – просто во мне перед ужином плескались уже два или даже три двухсотграммовых стакана бренди, внутренний градус сильно поднимался, и я становился невосприимчивым к внешней температуре.
Так вот, когда вечером, ровно в восемнадцать часов тридцать минут восточноевропейского времени… То есть в двадцать один тридцать моего города, оставшегося отсюда за две… нет, за три, если вовсе не за четыре тысячи километров… города который я изо всех сил старался вычеркнуть из мыслей на эти четырнадцать дней…
Ровно в восемнадцать часов тридцать минут восточноевропейского времени я поднимусь к ресторану. Пренебрегая лифтом, одолею пять этажей по опасной винтовой лестнице со скользкими мраморными ступенями, среди которых не находилось двух равных ни по высоте, ни по ширине. Поднимусь, шагая свободной походкой, с прямой спиной и устремленным вперед нагловатым взглядом… Напевая тихонько какой-нибудь немецкий марш… Именно напевая вполголоса, насвистывать я никогда не умел…
Поднимусь – совершенно трезвый, прямой и подтянутый, в черных шортах и черной, как ночь, футболке – на веранду шестого этажа. Шестого по нашим меркам, поскольку у турок, согласно западной традиции, первый считался «нулевым». Взгляну безразлично на голодных соотечественников, сидящих за круглым столом под ротондой в римском стиле, увенчанной довольно красивым куполом с летящей Нике на вершине и грудастыми, как Брунгильда, кариатидами, поддерживающими карниз.
Небрежно, но приветливо скажу в воздух:
– Abend!..
Отвечу на поклон турка, который раскладывает салфетки с вилками и приветливо помашу ему рукой.
И после этого подойду к западному краю балюстрады.
К тому, что смотрит на улицу Ататюрка, вьющуюся вдоль берега, тающую между горами материка и гористы