Комната, и никакой фантастики
Николай Владленович Басов
Николай Басов
Комната, и никакой фантастики
Как всегда, глаза открывать не очень-то хотелось, кто знает, что там сегодня творится? Но все-таки пришлось. Сначала, действительно, не было ничего страшного.
Рядом с ним лежала какая-то темнокожая красавица, замечательная как Наоми Кемпбелл, хотя и более рослая, чем он сам. Она дышала во сне, и глаза ее под веками двигались. Он рассматривал ее довольно долго, и подробно, она почувствовала взгляд, попыталась его погладить, но он увернулся. Поднялся, осмотрелся по-настоящему.
Комната стала раза в три больше, чем была вчера, до сна. И пол у нее сделался интересный, на четверть площади – линолиум, прямо под босыми ногами, и откуда-то дуло. Чуть далее, сросшись с линолиумом, начинался ковролин, который переходил в метлахскую плитку, грязную и грубую, как матерное ругательство. Зато она уже переходила в паркет, местами прерываемый настоящими коврами с растительным рисунком. Посередине паркетного куска стоял унитаз, размерами в самый раз для девицы, что ворочалась в кровати. Делать было нечего, природа брала свое, он прошлепал до унитаза, оправился.
А вот руки вымыть было уже негде, куда-то пропал кран, который с раковиной вчера рос, кажется, из стены. Сегодня его приходилось искать.
Он оделся, махровый халат в дурацкий горошек, к которому он уже и привыкать стал, потому что тот не исчезал больше недели, если он правильно ориентировался во времени, превратился в короткополый меховой кафтан, которым щеголяли принцы века, эдак, четырнадцатого. И рядовые джинсы сделались бриджами, с завязочками под коленями, хотя штанины были не одинаковой длины, но кто же будет обращать внимание на такие мелочи? Хорошо еще, что хоть трусы на нем остались, а то было однажды, сделались они поношенной шкурой, в которой блох было больше, чем на целой своре дворовых собак. Против собак он ничего не имел, но блохи в большом количестве – это не для слабаков.
Раковину он не нашел, но на подоконнике стоял фаянсовый кувшин и, кажется, оловянная миска, пришлось умываться просто так, без мыла, как бы в соответствии с кафтаном. Вот только это окно да компьютер неподалеку от кровати и оставались в этой комнате вечными, все остальное менялось, и невозможно было предсказать, что будет завтра, после сна.
Иногда, когда он «записывался» до того, что в глазах темнело от экрана, а текст получался слишком уж реалистичным, комната менялась за его спиной и во время письма. Беззвучно делалась то маленькой и голой, как тюремная камера, то бесконечной, так что из удаляющейся темноты, в которую превращались стены, веяло настоящим морским или каким-нибудь другим, например, пустынным ветром. Иногда из этой дали доносились неприятные звуки, то кто-то кричал, может быть, умирая под пытками, а то рычали звери, о которых он и думать не хотел.
Окно стояло пока непрозрачным, в красивых морозных узорах, которые почему-то лежали с его стороны, внутренней, если так можно сказать. Он посмотрел на Наоми, на ее великолепную стать, подумал и принялся протирать стекла, чтобы понять, где же он сегодня оказался. Соскоблить наледь оказалось нелегко, тем более, что окно немного проминалось, как жидкопристаллический экран под пальцем, образуя странные разводы.
Внезапно в окне что-то щелкнуло, развиднелось, и он увидел… Это была зимняя деревенская улица, грязная до последней возможности, кучи навоза и какого-то трятья валялись там и тут… Не сразу, но он догадался, что это трупы. Из-за края окошка появилась процессия. Вооруженные, небритые люди, с покрасневшими от недосыпа глазами и обгоревшей одеждой. Лица у них тоже были закопченными, как и руки. Некоторые еще сжимали факелы, деревню, которая образовывала недавно эту улицу, они сожгли основательно, но еще не хотели успокоиться. За передовым отрядом в два десятка верховых тащились телеги на сплошных деревянных и отчаянно скрипучих колесах. В повозках находилась добыча, которую этот отряд тут заграбастал. Жалкая это была добыча, но некоторые из пехотинцев поглядывали на телеги с удовлетворением, они уже прикидывали свою долю, и предвку