Назад к книге «Диадема из дымохода и нежданное путешествие» [Сергей Юрьевич Соловьев]

Диадема из дымохода и нежданное путешествие

Сергей Юрьевич Соловьев

Нежданное происшествие случается в усадьбе князей Пухиных. Привидение пугает одного из слуг, и владелица имения вызывает полицейского сыскной полиции. Ситуация почти анекдотичная, но оказывается, что произошло преступление. Расследование заходит в тупик, на подозрении множество. Но опять Сергей Петрович Стабров разоблачает злоумышленников. Это было непросто, и полицейскому чиновнику даже пришлось отправится в морское путешествие, чтобы наказать злодеев.

Сергей Соловьев

Диадема из дымохода и нежданное путешествие

Предисловие. Вой в трубе

Ранним утром истопник Гаврила Харитонович Демьянов, человек хозяйственный и ответственный, обходил усадьбу князей Пухиных. Господский дом всегда его поражал великолепием. Потолки, искусно украшенные лепниной, большие бронзовые и малахитовые вазы, установленные у стен ещё по моде правления Николая Павловича. Гобелены, и не эти, новомодной бельгийской выделки, а прежней, французской прекрасной работы. Комнаты не остались и без картин. Имелось несколько работ самого Маковского, знавшего толк в старой Руси, но и писавшего прекрасные портреты. Гостиную украшало изображение его барыни, ещё в её молодые годы. Демьянов припомнил давнее, и только покачал головой. Красивее, красивее была его барышня самой графини Воронцовой, а та ведь в первых красавицах Петербурга почиталась. Красотой и ещё умом отличалась княгиня Пухина, Анна Алексеевна.

Но, муж хозяйки, добрый и отзывчивый Евгений Ильич недавно как умер, а сынки, Константин Евгеньевич, да Александр Евгеньевич в Санкт- Петербурге, служат царю-батюшке ж в Лейб-гвардии Преображенском полку. И хуже стал пригляд за господской усадьбой. Оно известно, дамы они всегда сердцем подобрее, и прислуга это чувствует и не так хорошо следит за имуществом княжеским. На нём, на Демьянове всё здесь держалось, да и конечно, на дворецком, Мокее Пафнутьевиче, на самом Петракове. Он то конечно, старой закалки, ещё добрые времена помнил. Ещё юношей, Демьянова на исправление в сельцо Конеево посылали, что бы норов-то унял в господских конюшнях, навоз поубирал.

А сейчас, распустились дворовые…Вон, Манька- то, кухарка, отпрашивается в кинематограф сходить. Смеет бесстыжие глаза на Анну Алексеевну поднять. Работать надо, а ей, бессовестной, в кинематограф, словно барыня какая… А с ней вместе, и Варька- рыжая коса, служанка, тоже сорвалась. Ишь ты какие, умные стали..

Нет, забыли все Бога, только о жалованье думают. И садовник- Николай Клементьев, уж к соседям, к купцам Тароватовым перешёл, «контракт, дескать». А приехал этот Колька из своей деревни Голодрановки, так его Мокей Пафнутьевич на службу Христа ради взял. Можно сказать, на вокзале нашёл, как собачонку приблудившуюся, отмыл, приютил – и на тебе, проявил Колька благодарность…

Думал так Гаврила, и только головой качал. Шёл дальше, особой походкой, что бы и не топать, и если господа рядом случаться, прилично дорогу уступить. Шагов его слышно не было, полюбил он носить короткие валенки, подшитые кожей. И барыня не против, паркет не царапается, не надо часто воском натирать. Телефон зазвонил, да не по чину было говорить с этим аппаратом, барыня самолично всегда отвечала. Но, сегодня вот в театр поехала, смотреть балет «Щелкунчик». Нет, слушать- то можно, да и сидеть тоже, мягко, а смотреть, нельзя, нет. Срамота одна. Где же такое видано, что бы девки с юбкой задранной, аж до пупа, танцевали? Нет, ну в деревне их, оно всяко бывало конечно… Тоже задирали. Но и не у всех на глазах. Но здесь… Перед сотнями людей срамоту показывать!

Так что доме один он остался, за хозяина. Дворецкий-то, Мокей Пафнутьевич, вместе с новым дворником- садовником, Елистратом Родькиным, в чайную пошли. Первое жалованье, так Родькин собрался угостить дворецкого. Ну а Демьянову, как всегда, вышел такой жребий -здесь оставаться. И. выходит, в доме один за главного. Ну, а что делать? Доверяют.

Гаврила проверял и форточки в окнах дворца, а то, не приведи господь, угорит кто. Только так плохо подумал, как перекрестился на икону.

– Грехи мои тяжкие, – произнёс он, и осенил