Безымянная Книга Стихий
1. Был один человек из Египта. И был человек, боровшийся с Богом. Несколько мгновений они разглядывали друг друга молча. Изнеженный сын позднего времени, боговидец, который с любопытством приподнялся в своей золочёной часовёнке, нарушив свою сверхудобную позу, – и сын Ицхака, отец двенадцати; они глядели друг на друга, связанные одним и тем же часом и разделённые веками, исстари венценосный мальчик, болезненно пекущийся о том, чтобы выжать из тысячелетий богословской учёности розовое масло нежно-мечтательной религии любви, и многоопытный старец, чья стоянка во времени была у исходной точки необозримо далеко идущего становленья.
*
И те – слова, а все слова – сотрутся.
И будут только сосны над оврагом,
и будет отажник[1 - заложник] прикован на горе,
кавказский пленник,
огненосный
Прометей —
желающий пред смертью быть Отцом,
чтоб Афродита, белый персик Зевса,
возникла обнажённой в пене моря,
в ракушке доплыла б до суши
к гиганту, что похож был на козла.
Над дочерью Афиной-стратегисткой
хотел тот учинить своё насилье.
Но белые цветы Киприды юной
застанут просто время вспять. Опять.
И вновь Уран низвёрг сынов-киклопов
в Шеол, недосягаемый, как звёзды,
что в отраженьи подземелья словно дразнят:
как будто белый перец на зрачках
заставит плакать голую богиню —
во Тьме, в которой первый чёрный Хаос
возникнет и сольётся с Темнотой.
Возникнут Ночь и День, Эреб и Воздух,
и разобьётся Её мужа самолёт…
**
Над тёмным покрывалом спящего города тянулась бирюзовая нить, пронизанная красно-жёлтыми лучами. Серп созвездий рассекал покрывало, и в обнажённой бездне открывалось что-то более тёмное, темнее, чем окутывающее город покрывало. Красные лучи пронзали блестящие в пыли дома, а жёлтые разжигали вокруг них холодное пламя. Бирюзовая нить становилась плотнее, от неё отделялись шёлковые нити неопределимого света, от них – более тонкие нити, а от них – ещё более тонкие. В одиноком доме находилось мёртвое тело, а в поле возле города находилось ещё одно.
Занавес.
Облако, покрытое зелёной пеленой, появлялось в каждом промежутке между нитями. Красные и жёлтые лучи, попадая в облако, принимали бесцветный оттенок, а выходя из него становились другими, более плотными. Красные лучи становились жёлтыми, жёлтые – красными, и по-прежнему жёлтые разжигали вокруг домов холодное пламя, а красные пронзали блестящие в пыли дома.
Занавес становится дырявым, и его сменяет очередной занавес.
?????????
Коченеющий Близнец, стерегущий Кастор, хотел поймать горящего Водолея и вручить ему индейский орех, дабы этот проклятый мир и в первые пять минут после смерти не раскрывал любовной тайны, навестивших храм. Much feelings, like an airbourne, put a little smile on their shine-faces, дабы длинная рука гена обеспечила их зачатым во любви творениям сахарное воскресенье. Затем будет выстроена идеология вертикали, будут спеты песни опыта, и в озере с плотной водой будет обитать неизвестный Урем, дабы своим появлением спасти потерпевшего крушение небесного жениха.
Занавес.
Идут посторонние кадры…
В видео про Корею я встретил слово «геомантия» – гадание на земле. А в книге «2666» Боланьо я встретил слово «ботаномантия» – гадание на овощах. И всё это в мой первый выходной. Моя душа загорелась, ведь не в первый раз я встречаю новоузнанное или похожее на него слово, сначала в одном источнике, когда впервые с этим словом знакомлюсь, а затем в тот же самый день в другом источнике, в далеко независимом от первого. Так родилась моя философия, бывшая долгое время в тупике. Озаглавить ли её так: «МОЯ УЛЬТРАПОЛЕЗНАЯ СОВРЕМЕННАЯ АКАДЕМИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ?» Претензициозно, я достаточно взросл для подобного. Выпивая башкирский дюшес на Варшавке, я решаю начать свою философию с мира условностей. Пружина во мне подскакивает – я так долго ничего не писал, терял время надеялся на лучшее! Ладно, я буду писать в свою тетрадь, пока огонь горит. Итак, теперь к условностям. Первое: есть город, воплощение цивилизации, с верой в психологию. Это первое. Второе: есть лес, воплощение природы, с безверной биологией. Это второе. Допустим, что ле