«До черных дней…»

До черных дней

Мы были еще дети.

Нас ветер целовал,

Бессмертный и шальной.

Мы слушали,

Как небо ночью бредит,

Как звезд его металл

Дрожит над головой.

До черных дней

В ушах шумело море,

И синь его как сон

Под веки залилась;

А если буре

Хочется повздорить,

То темных крон листве —

Навеселиться всласть.

До черных дней

Не говорили дважды,

Не тратили добра

На суеты венец.

Нас было двое.

Знаешь, помню даже:

Из твоего ребра

Создал меня

Творец.

«Пыль оседает на сухих страницах…»

Пыль оседает на сухих страницах

И покрывает темный переплет,

Как будто слов и знаков вереница

Спокойно спит и пробужденья ждет.

Быть может, лучше так все и оставить,

К чему тревожить взглядом старину?

Но хочется все эти строчки сплавить,

Возможно, в бесконечную одну.

Нас шорох этот лечит и калечит —

Глядишь, и снова наломаем дров.

А за спиной стоит седая Вечность,

Что на страницах обретает кров.

Лежит на полке книга – не мешает,

Не та пора, чтоб снова жечь костры,

Но у суровой памяти под шалью

Худые плечи старчески остры.

«Люби меня, как стихи, как вечерний чай…»

Люби меня, как стихи, как вечерний чай,

С той силой, с какой ненавижу писать «прощай».

Люби меня, как по нотам, но не в бреду,

За то, что покой так часто я твой краду.

Люби меня без надрыва, без сотен фраз,

Пока наш светильник в темноте не угас…

Вокруг него вальсируют мотыльки.

Люби меня и лечи меня от тоски.

«Какие синие снега!..»

Какие синие снега!

Звенит, как серебро, дорога.

Летят снежинки сквозь века,

Ложась на месяца рога,

И падая в ладони Бога.

Не тщись судьбу предугадать:

Какие б не мешались краски,

Ложись, ложись спокойно спать,

Оставь метели завывать

В своей прекрасной, буйной пляске.

Какие злые холода!

Но, обгоняя ночь земную,

С тобой бежим по кромке льда

В белеющее никуда,

И вьюга щеки нам целует.

«В душе твоей – ветра, прибой и пена…»

Посвящено Человеку.

В душе твоей – ветра, прибой и пена,

Туман ночной и утренние росы

Звенят или молчат попеременно;

Ты целый мир в своих ладонях носишь.

И летних дней тепло, и снег средь ночи,

И запах книг, и шорох винограда

В глазах твоих искрятся. Между прочим

Они все зеленей, когда ты рада.

Когда-то был и космос упомянут —

В сравнение он лег, как в лодку весла.

Когда метели за порогом грянут,

Ты знай: неважно, кто из нас стал взрослым.

Есть то, что непреложно и бессменно,

Тогда, теперь, вовеки и отныне.

В душе твоей – ветра, прибой и пена.

Пусть голос их гремит под небом синим!

Как звезд лучистых синие осколки

Звенели и сливались воедино,

Засеребрилось на устах надолго

Серебряное имя – Валентина.

«Земля заросла земляникой…»

Земля заросла земляникой

На месте пустых городов,

И стало все сладким и диким,

Одним из запутанных снов.

Повсюду развешаны флаги,

Но белое стало алей,

И с неба спускается Ангел,

Становится он у дверей.

Стучится, стучится, стучится.

Напрасно – кому открывать?

И белая-белая птица

Садится на чью-то тетрадь.

Чужие молитвы читает,

Роняет слезу за слезой,

А Ангел неслышно вздыхает,

И вздохом тревожит покой,

И рвет землянику рукой.

«Я верчусь как лисица с обожженным хвостом…»

Я верчусь как лисица с обожженным хвостом,

А ночами мне снится то, что будет потом.

И, вдыхая туманы своего декабря,

Примыкаю к шаманам, тонкий плащ серебря.

Это так безрассудно – на краю не стоять,

Молча пить чашу будней, слишком рано вставать,

А ночами – в свой омут с головой, до утра,

Босиком и чуть сонной танцевать у костра.

До весны километры – одному не дойти.

Я иду по приметам, напевая в пути.

Мне судьба моя снится. Среди трав и костей

Я – ночная лисица с угольком на хвосте.

«Можно мне чашу без дна…»

Можно мне чашу без дна,

Полную чистой воды?

Это совсем не моя вина,

Что здесь не цветут сады,

Что на деревьях сухих

В ветках запутался стих.

Ведь про такие сады нельзя

Вычитать что-то из книг.

Можно мне чашу без дна,

Полную звездн