Большая книга - 2014: убийцы по несчастью

"Вы все будете меня ненавидеть, а я напишу такие книги, что вы не сможете меня не признать", ─ ответил Захар Прилепин финскому журналисту на вопрос, почему он, писатель, "лезет в публицистику", в политику, ругая современную российскую власть и столь же яростно ругаясь с ее либеральной оппозицией.

Так и происходит. 2014 год стал "годом Захара Прилепина" в российской литературе. В марте его новый роман "Обитель" буквально взорвал головы ─ читателям, аорты ─ критикам и мошну ─ книготорговцам. Так о ГУЛаге, точнее, о его предтече, Соловецком лагере, еще не писали. "Голодные игры" иль даже сам "Граф Монте-Кристо" в сравнении с "Обителью" ─ неторопливый вояж по пересеченной местности. На сочащемся кровью и гневом историческом материале Прилепин не побоялся создать остросюжетный, авантюрный роман. Книгу, которую читают, не отрываясь и страниц не пропуская, поскольку на каждой то смертельный боксерский поединок, то расстрел, то поиски клада, то поиски Бога. И, конечно, любовь, отчаянная и опасная: главный герой-заключенный возжелал ни много ни мало, как женщину начальника лагеря. При этом речь идет не о литературных подделках, по которым ныне, как пирожки, стряпаются ТВ-драмы. В "Обители" все прекрасно ─ и язык, и образы, и контекст, и мысли.

Хотя премию "Национальный бестселлер ─ 2014" в итоге получил изящно-ностальгический "Завод "Свобода"" Ксении Букши, волны памяти, которые оседлала молодая писательница, не идут ни в какое сравнение с океаном народного обожания, в которых искупалась прилепинская "Обитель". Первое место на пьедестале "Большой книги" ─ а это вторая по величине фонда, после "нобелевки", литературная премия в мире ─ в конце ноября 2014-го роман занял вполне ожидаемо. В том числе для прозорливого жюри "Нацбеста". Либеральная общественность, для которой нерукопожатный нацбол Прилепин не первый год является бельмом в глазу, столь же ожидаемо сказала: "Фи!" Кое-кто даже поспешил похвалить жюри премии "НОС" (она же "Новая словесность" фонда Михаила Прохорова) за то, что в ее шорт-лист роман "Обитель" не попал. Но это уже совсем другая история, к литературе отношения не имеющая.

"Здесь люди – у-ми-ра-ют! Каждый день кто-то умирает! И это – быт Соловецкого лагеря. Не трагедия, не драма, не Софокл, не Еврипид – а быт. Обыденность!"

"Среди 600 человек обследованных вольнонаемных и заключенных работников ГПУ оказалось около 40 процентов тяжелых психопатов-эпилептоидов, около 30 процентов – психопатов-истериков и около 20 процентов других психопатизированных личностей и тяжелых психоневротиков. Где я живу? Где я? Где? А вдруг это всё заразное? Мы что угодно могли думать, а выяснилось, что банда кретинов, садистов и психопатов переоделась в чекистскую форму, в красноармейцев, получила должности в руководстве – и мучают людей, жрут поедом, и зубы у них растут так, что корнями прорастают в их черепа".

В прошлом году лауреатом премии "Большая книга" стал "Лавр" Евгения Водолазкина. "Неисторический роман", как определил его жанр сам автор, о человеке, убившем любовь и достигшем святости молитвами и христианскими подвигами. Ирония в том, что лауреатом нынешнего года стал исторический роман об убийце Бога и аскете по принуждению. О злосчастных узниках СЛОНа ─ Соловецкого лагеря особого назначения, расположившегося в бывшем монастыре. Параллелей между бытом монашеской обители и лагеря в прилепинской "Обители" немало:

"Здесь всегда была живодёрня, поэтому монахи и не ушли ─ им привычно".

Соловецкий лагерь, однако, не просто живодерня, а этакая корпорация, в которой каждый работник мечтает сделать карьеру, набить живот и не сложить голову. В сию "лабораторию" по выведению революционного элемента из контрреволюционного попадает молодой Артем Горяинов. Три года ─ срок небольшой, только не для Соловков. Каждый день готовит Артему новые испытания. Осознав, что ад всего лишь одна из форм жизни, герой проходит по всем его кругам и знакомится с их обитателями.

Конец 1920-х. Еще не развязан Большой террор, еще не создан ГУЛаг. Еще ОГПУ не превратилось в главного подрядчика великих строек с ежедневной нуждой в новых рабах. Репрессии еще не поставлены на конвейер, не запрещены религии. Осужденные еще ищут в себе вину. Верят в Христову искру в стукаче и необходимость покаяния. Верят, что адовы силы и советская власть не всегда одно и то же. Опаршивевшие, вшивые, закусывая морковкой денатурат, находят смысл в своих страданиях. У любого наготове ответ, почему тут бьют по живому и беззащитному:

"─ Даже на войне, где хватало всевозможного сброда, такого разнообразия типажей, как на Соловках, было не найти. Да, отчасти знали мужика и рабочего. Казака и осетина. Священника. Сироту. Прочее. Но на войне люди всегда представляются чуть лучше, чем они есть: их так часто убивают, это очень действует.
– Я одного не понял, – сказал Василий Петрович. – Отчего ж дух просвещения надо вдохнуть именно здесь? Неужели ж нет другого, более удобного места в России?
– Нет! – уверенно ответил Мезерницкий. – Здесь мы – уста в уста. Там красноармеец, пролетарьят, беспризорник – любой из них убежит, спрячет голову матери или жене в подол, в мох, в корневища – как ты его лицо обернёшь к себе? А здесь – всюду его лицо, куда ни дыхни".

Вместе с другими Артем преисполняется тайного оптимизма: и в лагере можно жить! Да, он живучий. Даже заслуживает похвалы от других сидельцев, что стал на Соловках лучше. Сильное впечатление на Артема производит встреча с хозяином "преисподней", начальником лагеря Федором Эйхманисом. Настоящим всадником Апокалипсиса, который крикнул ─ и тысячи людей разом повалились на колени, взмахнул шашкой ─ и дождь пошел. Эйхманис книжный не спит, не боится холода, знает имя каждого сущего и обладает неистощимой мужской силой. Реальный Эйхманс был личностью еще более инфернальной, если вспомнить, кем он являлся для большевиков: киллером "международной квалификации", организатором самых громких заказных убийств. Под крылом Эйхманиса Артем готов безбедно коротать весь срок, но на беду и счастье парня вызывает к себе на допрос сотрудница Информационно-следовательского отдела Галина...

***

Захар Прилепин признался, что на "Обитель" был вдохновлен почти случайно. Его пригласили посетить Соловки. Возник замысел небольшой исторической повести, постепенно текст разрастался, соловецкие архивы зазвучали многими голосами… Писатель играет с читателем. То сплетает повествование с историей собственной семьи ─ и вот еще один Захар Прилепин шагает по страницам романа. То сдвигает временные рамки: на дворе то ли 1926-й, то ли 1929 год, Френкель еще заключенный Соловков, на место Эйхманиса уже есть иной претендент... Оттого реальные исторические персонажи становятся собственным отражением с неким "коэффициентом искривления", оттого появляется в фамилии Эйхманса лишняя буква "и". Оттого некоторые скрываются под псевдонимами, вроде молодого филолога Дмитрия Лихачева, тоже сидевшего на Соловках ─ в "Обители" его черты угадываются в Мите Щелкачове.

Кстати, Лихачев был наставником Евгения Водолазкина, последний даже написал его биографию. Тень знаменитого академика, раз за разом осеняющая "Большую книгу", наводит на мысль: жизнь, история ─ это механизм, в котором все взаимосвязано; повернешь одну шестеренку ─ и она приводит в движение все смежные с нею устройства, предопределяя следующие события.

Впрочем, не хочу создать ложного впечатления, что чтение "Обители" следует предварить экскурсом в историю Соловков. Скорее всего, вам тут же придется забыть многое, что вы узнаете о СЛОНе. Если беллетристика ─ миф, то Прилепину удалось создать миф, разрушающий стереотипы. Соловки не состояли из одних бараков и пыточных. Там были библиотеки и школы, рота артистов и театр, духовой оркестр и газета. Захар Прилепин считает: Максим Горький ошибался, когда хвалил Соловки, но и Солженицын в своей критике допустил ошибки.

"Человек ─ это звучит гордо!" ─ когда-то написал Горький. За красотой фразы забылся ее контекст: в пьесе "На дне" эти слова произносит Сатин, почти Сатана, герой, который рушит надежды одного, толкает к самоубийству другого. "Человек ─ это такое ужасное", ─ провоцируют читателя герои Прилепина. Из человека может вылупиться скотина.

"Чтоб хоть как-то успокоиться, человеческая скотина понемногу начала вспоминать, естественно, про жратву, какую поглощала в былые времена. В камеру поплыли расстегаи, отбивные, киевские борщи, котлеты, копчёные рыбы, заливное, потроха, рёбра и хрящи".

Интригой "Обители" является эволюция Артема: становится ли главный герой мудрее, лучше или нравственно разлагается? Очевидного ответа Прилепин не дает. Даже в одном из интервью отказался облегчить читателям задачу и разъяснить сей нюанс. Думайте, мол, сами!

Подсказку, в чем глубинный смысл столь длинной и затейливой истории, придуманной Прилепиным, я вижу в его же высказывании о своем творчестве в целом: "Я пишу о человеке, который выбирает между адом и раем, который пытается сберечь свою душу, и у него это …". Получается? Не получается? Нет, не скажу! Решите сами!

Исторический роман по определению является рефлексией. Тем более, русский. Но Прилепин берет на вооружение приемы классического американского романа: "Короткие фразы, легкое движение…" И подает внутренние пертурбации героя через внешние. Горяинов мало думает о вчерашнем. О завтрашнем ─ и того меньше. Что в прошлом? Правда, которая здесь, на Соловках, подвела, оказалась бесполезной, поруганной. Что в будущем? Святых убьют, их убийцы дадут потомство, и дети убийц начнут убивать друг друга, потому что больше и некого. И на войну из лагеря не уйдешь, потому что еще далеко до нее, до войны.

"Артём вдруг болезненно почувствовал, что все мертвецы отныне и навек в земле – голые. Были прикрытые, а теперь – как дети без одеял в стылом доме. “И что? – спросил себя. – Что с этим делать?” Тряхнул головой и – забылся, забыл".

Нет сожалений, нет раскаяния ─ в этом секрет единственно возможного оптимизма. А также отличие от философии Солженицына, настойчиво призывавшего к покаянию. Если уж и сравнивать "Обитель" с другими книгами, то я бы поставила роман на одну полку со "Временем секонд хэнд" Светланы Алексиевич и "Сибирской дальней стороной" Ивана Чистякова. Обе книги документальные; обе, как и "Обитель", изданы менее года назад ─ так уж повернулись шестеренки истории.

Алексиевич тоже вышла в финал "Большой книги" и стала лидером читательского голосования в интернете. Была фаворитом на получение Нобелевской премии по литературе. Сборник "Время секонд хэнд" завершил ее масштабный труд по обобщению воспоминаний простых и не очень людей об их советском прошлом. История повторяется, утверждает белорусская писательница-диссидентка, и напрасно "нам казалось на рубеже 1990-х, что разрушение уже и есть обновление". Ту же горечь разочарования Захар Прилепин уловил в далеких 1920-х годах. Необходимость диалога, обсуждения самых больных вопросов, исповедуемая Алексиевич, поддерживается Прилепиным в полифонии "Обители".

Еще более интересным будет соседство Прилепина и Чистякова. Изданный обществом "Мемориал" "Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа" ─ уникальнейший документ, чудом дошедшие до наших дней заметки, сделанные непосредственно на объекте ГУЛага в 1935-1936 гг. Другие подобные дневники, если существовали, были уничтожены или похоронены в секретных архивах НКВД. Московский инженер Иван Чистяков в кампанию по расширению географии ОГПУ был мобилизован во внутренние войска и отправлен служить в БАМЛаг командиром взвода ВОХР. Классово чуждый, "непролетарского происхождения", держащийся особняком, не участвовавший в солдатских пьянках и критикующий действия начальства интеллигент находил утешение лишь в ведении дневника. Он тоскует о "скомканной" судьбе, право распоряжаться которой он так внезапно потерял, о том, что "каждый день ─ кусок жизни, который можно было бы прожить, а не прозябать". Тонко чувствует, что "каждое распоряжение высшего начальства ─ это оскорбление достоинства заключенного вне зависимости, полезно или вредно само распоряжение". Возмущается, что хотя на улице минус 50, зэка "босы, раздеты, а на складах имеется все", что заключенным не выдают дрова, и они спят на голых нарах, "укрытые" снегом, что баня для сидельцев признана непозволительной роскошью.

Кстати, начальником БАМЛага был тот самый Френкель, что описан Прилепиным в "Обители". То, как заключенный Соловков сделал головокружительную карьеру в НКВД ─ особый рассказ.

И уже на примере не выдуманного персонажа, а реального человека Ивана Чистякова можно увидеть, как лагерь очерствляет душу и наполняет ее безнадегой. Чистяков жалуется, что "врастает в БАМ" и понимает, что ему уже не выбраться отсюда, что выбор его скуден: застрелиться или безропотно ждать, когда самому дадут срок:

"Дни, как спираль, скручиваются, сокращая свой бег к концу жизни. Но наша спираль в БАМе ржавая, может оборваться в любой момент".

Так и Артем Горяинов из "Обители" вопрошает вслед за поэтом Эдуардом Багрицким: "Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?"

И большого труда стоит, чтоб ржавь не овладела твоим миром. Потому что "деть ее некуда и соскоблить нельзя".