И как писал Иван Тургенев, главное — хвост!

В романе Харуки Мураками "Страна Чудес без тормозов или Конец Света" главный герой, когда его квартира разгромлена, на хвосте интеллектуальная мафия, а впереди маячит спуск в преисподнюю и вообще конец света в собственной голове, пьет коньяк и читает "Рудина". Отчего на Мураками нашла тургеневская грусть?

В "Рудине" сюжет имеет массивную подводную часть, не укладывающуюся в краткое содержание. Это роман-притча, в котором компания флегматичных провинциалов неожиданно оказывается в центре вечного библейского конфликта между истиной и ложью. Тургенев вместил в книгу столько иронии, реминисценций и, по сути, безысходности, что невольно задумываешься, не страдал ли батенька Иван Сергеевич постмодернизмом. Но не будем лезть поперек модернизма в пекло, всякому культурному течению свое время…

Итак, в доме востроносой светской львицы Ласунской собирается достойное общество. Помимо второстепенных персонажей, оно включает прелестную барышню Александрин, влюбленную в похожего на мешок Лежнева (сам "мешок", впрочем, отсутствует). Брата прелестной барышни Волынцева, влюбленного в хозяйскую дочку Наталью. Наталью, которую мать называет "честным малым", считая ее благоразумной и холодной (она ошибается, и читатель в этом убедится). Пандалевского — молодого человека сомнительного, но определенно восточного происхождения, сластолюбивого, ласкового и пользующегося особым покровительством хозяйки дома. Еще один "прирученный бес", "тролль", будоражащий это общество, — женоненавистник Пигасов, самым сладким воспоминанием которого является то, как он ткнул девушку в бок осиновым колом.

Все ждут некоего барона Муффеля, чье имя скорее наводит на мысли о Мефистофеле, чем о муфельной печи или закуске. Барон должен привезти свою статью то ли об отношении торговли к промышленности, то ли промышленности к торговле. Не случилось. Приехал от Муффеля некто другой, правда, не зашел, остался ждать в коляске. Им бы отказать ему, однако неотвратимость уже взяла власть над происходящим. Посланника приглашают в дом. Входит Рудин. Он смугл, курчав, проворен, тонкоголос и был в Германии. Отчего-то никто не насторожился, а напротив — приветили, восхитились, полюбили. Пройдет немного времени, и он разрушит этот маленький кружок, взорвет изнутри. В гетевском духе, совершив при этом благо: заставив каждого заглянуть в себя, чтобы понять, кто он есть и чего желает.
Если есть демон, должен быть и Христос. Лежнев, даром что "мешок", кстати вспоминает о своем близком знакомстве с неким Покорским, ныне уже умершим, память о котором согревает сердца всех, кто его знал. Покорский был менее красноречив, чем Рудин, однако словами добрее и глазами лучистее. И даже старая кровать его была вогнута, словно лодка, подталкивая к мыслям об известном ловце человеческих душ. Лежнев Покорского уважает, Рудина критикует.

Самым наблюдательным, как водится, оказался конкурент. Лишенный всеобщего внимания Пигасов замечает со свойственной ему желчностью, что людей, как собак, можно разделить на куцых и длиннохвостых: "Куцым плохо: им ничего не удается — они не имеют самоуверенности. Но человек, у которого длинный пушистый хвост, — счастливец. Он может быть и плоше, и слабее куцего, да уверен в себе; распустит хвост — все любуются. И ведь вот что достойно удивления: ведь хвост — совершенно бесполезная часть тела, согласитесь; на что может пригодиться хвост? А все судят о ваших достоинствах по хвосту".

Рудин, который без крова и очага скитается по свету, смущает людей и нигде не находит приюта, в конце концов прямо себя называет Вечным Жидом. Но в русской провинции есть люди, которые в состоянии дернуть за хвост даже евангельского бомжа. И вновь покатился незадачливый антигерой по свету, и в конце своего пути оказался там, где мы его и представить не могли. Да что мы, читатели, — сам Тургенев финальную сцену добавил спустя почти пять лет после первой публикации романа, еще прежде внеся многочисленные правки в текст, словно никак не решаясь поставить в этом вечном странствии последнюю точку. Что в итоге получилось — читайте сами!