Ночной сторож

Елена Евгеньевна Тимохина

Лев работает в психиатрической больнице. Среди его знакомых – медсестры, прекрасные девы ночи, доктор Борисов и ночной сторож Сэр, который приводит на работу маленького сынишку.

Елена Тимохина

Ночной сторож

Лев шел темным коридором, только что вымытым и еще пахнущим грязной водой, мимо профиля санитарки, дремавшей при двери. Пробудившись от звука шагов, она вопросила:

– А это что за сверток?

И с важностью качнула головой в такт его словам:

– Из аптеки.

Палка для размешивания извести. Гипсовая нога. Ощущение того, что прогуливаешься среди манекенов. Зачем я здесь? Что мне надо?

Сторожа, сторожа своей плоти.

В окно, наполовину замазанное белым, блестит прощальный луч солнца, он следует поверх мешков с известью, потом по белым доскам пола и деликатно исчезает. Больница для умственно одаренных.

Снова звучат, все приближаясь, шаги. Веки лениво приподнимаются, и слабая улыбка санитарки вознаграждает приближение ночного сторожа.

Большой шаг и маленький шажок друг за другом.

Торжественно приготовленная улыбка упала. Нагромождением морщин наконец набрела на вопрос:

– Что? Что?

–Похитил наследника! —усмехнулся сторож.

Мимо стены, пропитанной известью, мимо белой шляпы и превращенных в известь предметов из дерева и ткани его улыбка – мальчик. Из гипсового вылупилась улыбка. Что! Что!

– О, кроткая корова! – Сторож поклонился, изображая почтения. Мальчик поклонился следом, но почтения в нем не было ни на грамм.

– Что? Что?

Луч подстерегает, когда из-под века выплыло недреманное око. Потом сонный зрачок смешивался со светом. Зрачок вздрагивал – один-ноль в пользу солнца, – вмятина мягко расправлялась.

– Вот и наш пришел, – вздыхала санитарка, ей пора домой.

Ночью в больнице начиналась другая жизнь. Даже люди в белых халатах больше походили на привидений. Столь же неожиданно появлялись они в коридоре и потом – исчезали.

– …Этот приятель твой, Сизиф, —говорил доцент Борисов, обращаясь к Льву, – сам со временем все больше становится похож на камень.

Вот внутреннее, что мнится во внешнем, – червеобразные или в форме ростка фигуры – в извивающихся ходах зародыша – серых, зеленых, синеватых лицах по недоразумению, лишь в немногих из них проглядывает мысль. Некрасивые случайные формы под номерами, формы, переросшие свои пределы и борющиеся с другими формами. Тела, лишенные физических усилий, и головы, словно колеса. Или вздыбленные волосы, блеск очков. По сальным от обеда щекам съезжает солнце. Вот детали, достойные запоминания.

Содержание? Видимость, одно только настроение.

–Может быть, твое пристрастие к этому человеку – некая форма избавления от установочных запретов? – спросил Борисов.

Лев вопросительно посмотрел на собеседника – толстого и неподвижного, вроде кактуса в окне.

– Там на входе сторожит старуха, – произнес Борисов, – потусторонняя старуха. А пульс у нее, между прочим, нормальный.

В изъеденном грязью окне появилась седая стриженая голова и сонно уставилась на них. Рука безостановочно нащупывала шпингалет, метя его в гнездо. Луч лежал на подоконнике, и она, наконец, подтолкнула его, выпихивая.

– Продолжай, пожалуйста, – проговорил Борисов. – Кажется, я понимаю, о чем речь. Еще немного, и я вспомню, где я это мог видеть.

Лев снова заговорил, доцент Борисов продолжал кивать в знак согласия, он курил, оплетая арканами дыма окно. От долгих затяжек пальцы его подрагивали.

– Никак не вспомню, – наконец промолвил он и оттого, что Лев внезапно раскашлялся, спросил: – Открыть окно?

Он взялся за оконную ручку и потянул на себя древнюю раму. В приоткрытую створу ворвался сильный ветер с песком и пылью. Сигарета погасла.

– Синее небо насилия, и мы, живущие предсказаниями погоды, – заметил Лев.

Предсказатели, палачи, слабоумные.

– Умные, – перебил его доцент Борисов. – Ума палата.

Сходят с ума, если еще не сошли.

– Я думаю, что мы не вправе относиться к этому как к слабоумию, – возразил ему Лев, – каждый из нас владеет точно такой же тайной.

Люди готовы горы свернуть, когда под угрозой оказываются их тайны.

– На поддержание этих тайн у них уходит слишком много