Треугости

Как велено по треугостам,

Упорно каждый треугод

Ко мне приходят треугости,

Со мной играют в треуго.

Треуготов не посрамить

Себя, – мне очень треугодно

Треугостей треуголодных

Треуговядиной кормить,

Украсить пир треуголикий,

На стол треугоню мясцо,

Пирог из треуголубики

И миску треуголубцов.

На треугоды не пеняя,

Треугощаясь по часам,

Мы, треуголовы склоняя,

Поем на треуголоса.

Временгтон

– Э-э-э… вечер добрый…

Не так надо было начинать, не так, проклятущее мое воспитание. Надо же было рявкнуть – какого черта вы в моем доме делаете, кто вас сюда пустил, да ясно, что никто, вон пошел, а то полицию вызову, да и вообще ничего не надо было рявкать, надо было тихохонько из дома выбираться и в полицию звонить.

– Господин Ремингтон?

Вздрагиваю от этого голоса, причем, даже не понимаю, что именно заставило меня вздрогнуть, вроде бы голос как голос, приятным не назовешь, но и мерзким тоже, но есть в нем что-то такое, леденящее душу, от чего и правда хочется бежать отсюда на край света.

– К вашим услугам.

И опять же проклятущее мое воспитание, какие тут могут быть услуги в самом-то деле, надо бы сейф проверить…

– …не бойтесь, сейф я ваш не трогал.

– Мысли читаете?

– Ну, чего нет, того нет, – смеется, и смех у него какой-то… нет, не мерзкий, благозвучный даже, почему от этого смеха мороз по коже, – вы сейчас на сейф посмотрели. Не бойтесь, не обворую я вас…

– С кем имею честь…

– А да, конечно же… – широкими шагами идет ко мне, протягивает руку, почему я не хочу её пожимать, – Азус, ударение на «А», правильно, да… Очень… рад…

После его рукопожатия хочется не просто вымыть руку с мылом и оттереть пемзой, а ампутировать, не меньше. Думаю, что надо бы предложить гостю (гостю, ха-ха) сесть и налить ему чаю, только после этого, чувствую, не удержусь, выброшу ко всем чертям кресло, в котором он сидел и чашку, из которой он пил.

Понять бы еще, чем он мне так не нравится. Одет как-то неброско, как будто специально, чтобы никого не раздражать, сюртучок, жилетка, почему они на нем смотрятся так, будто он их первый раз в жизни надел и вообще первый раз видит… смотрю на его модель, интересная, клавиатура очень тонкая, прямо ненормально тонкая, как там рычаги помещаются, и как буквы выводятся на бумагу, черт пойми… А вот это он хитро придумал, что бумага у него в футляр спрятана, хотя открывать-закрывать замучаешься. А ведь мне доводилось видеть модели и поинтереснее, вроде «пишущего шара», но почему-то именно эта плоская клавиатура и бумага в футляре приводит меня в ужас.

– Нет-нет, благодарю вас, – видимо, он чувствует мое замешательство, пресекает попытки предложить чай, – я ненадолго… собственно… я по поводу господина Пена…

Холодок по спине, вот теперь настоящий холодок по спине.

Еще собираю остатки самообладания, чтобы спросить как можно непринужденнее:

– А кто это?

Усмешка, от которой у меня все переворачивается внутри.

– Делаете вид, что не знаете… хорошо, хорошо… Зайдем с другой стороны… ваша диссертация…

Сердце делает сальто.

– Скажите, пожалуйста, как вам удалось вставить в неё такие, прямо-таки каллиграфические письмена?

Все еще стараюсь казаться невозмутимым:

– А, моя гордость, выискал такие изящные литеры. Заплатил за них целое состояние…

– Не покажете мне это произведение искусства… уж простите мою нескромность?

– К сожалению, я их потерял. В жизни не прощу себе такой потери…

– А не покажете, где они крепились в вашей клавиатуре?

Напускаю на себя возмущенный вид:

– Ну, знаете ли… считаю такой вопрос слишком… личным…

– Прекрасно вас понимаю… – он долго роется в карманах сюртука, наконец, показывает мне удостоверение черт пойми кого, – и все-таки разрешите осмотреть вашу клавиатуру.

Хватаюсь за голову, чтобы он ни в коем случае не вцепился в мои клавиши. Понимаю, что крыть больше нечем:

– Хорошо… я расскажу вам все как есть.

– Да уж будьте любезны.

Все-таки сажусь в кресло, боюсь, что мой гость сделает то же самое, и кресло после него придется выбросить. Гость как будто снова понимает мое замешательство, устраивается на полу, скрестив ноги, отчего мне