От автора

Да, интересная судьба у этой книги. Случилось так, что соседи сверху затопили нас горячей водой. Пострадали обои, половое покрытие и – главное – книги и черновик, лежавшие на письменном столе. Пропитанные водой, разбухшие книги и «амбарная книга» – черновик долго сушились на балконе, а потом отправились на антресоли. О потере текстов как-то особенно не переживал: что-то было ещё и в блокнотах, что-то отпечатано в рукописи готовившейся книги. Да и писалось тогда легко, и утрата двухсот текстов была не критична. Но при недавнем большом ремонте, когда освобождались от скопившегося мусора, обнаружил готовый рассыпаться черновик, в котором, как ни странно, можно было разобрать почти половину текстов. Даже в урезанном виде получалась законченная книга. То, что она издается двадцать лет спустя, думаю, читатели не заметят: и проблемы те же, и люди не меняются. А для меня это значимый блок из жизни, поисков, творческого осмысления мира, эпохи и себя в них. Надеюсь, читатели не разочаруются, увидят что-нибудь близкое.

1

Сомнамбулические стихи в ночных горах

То ли морось, то ли облако

на моей горе в ночи.

За стеной палатки – около —

речка дробная ворчит.

Гляну: осыпи и пропасти,

старый месяц и сосняк.

А в душе давно нет робости.

Что судьба моя? – пустяк.

И расселина зовущая

на белеющей скале.

Мы из прошлого в грядущее —

и бесследно на земле.

Ни о чём уже не сетую —

жесткий мир замешан так —

и про песню недопетую,

и последний сердца такт.

По камням бегу – и чувствую:

шар качается земной.

Что случилось с Заратустрою —

эхом, горечью – со мной.

Для чего живу? – растерянно

крик в долину упадёт.

Дождь? Морзянка? Бог? – размеренно

по пустой палатке бьёт.

    23 сентября 98

Элегия

Не плачь ты, птица, обо мне,

что вброшен в эту осень злую,

что не ищу покой в вине,

а пью ручья тоску тугую.

А над костром моим звезда

мерцает ровно, неизменно.

И не во мне одном беда,

а в сотворении вселенной.

И на порог лесной избы

листва ложится так уютно.

Суть несложившейся судьбы

сбегается, как шарик ртутный.

Туристов толпы чередой —

на что народ глазастый, вроде! —

проходят, скит не видя мой,

как мимо Шамбалы проходят.

И ты от стаи далеко —

отстала? впереди? – неважно.

А сердцу горько и легко

в сентябрьской медленности влажной.

Не плачь ты, птица, обо мне.

Я о себе давно не плачу.

И не молюсь на крест в окне,

и зябко рук в рукав не прячу.

Твой крик всё тише. Бог с тобой.

Я знаю: юг тебя дождётся.

И встанет солнце надо мной.

И грянет эхо из колодца.

    30 сентября 98

«Печорин пьёт дешевое вино…»

Печорин пьёт дешевое вино.

Немытый дервиш гладит обезьяну.

За чайханою зелени пятно

томится в душном полдне Исфагана.

Уже с болезнью злою не борясь,

Григорий Александрыч дотлевает.

Что ищет здесь заезжий русский князь?

в вине какую горечь растворяет?

«Грузи коляску, Прошка», – говорит.

«Куда? в жару – то? Образумьтесь, барин»

А стрелка минарета так горит.

что облако истлело в этом жаре.

Оставил стол. И злой его смешок:

«В России нет! А здесь тогда откуда?» —

слугу пугает. Тот швырнув мешок,

ворчит: «Ох, эти барские причуды»

«Уже недолго. Потерпи чуток» —

Печорин извиняется как будто.

Пёс у ворот почесывает бок.

Фонтан вдали посверкивает ртутно.

Поправил тент. И расстегнул сюртук.

Он смотрит вдаль. Он никому не нужен.

И проклят север им. И проклят юг

И за коляской пыль постыло кружит.

    23 декабря 98

«Осенний шмель нерасторопный…»

Осенний шмель нерасторопный

бессмысленно пронзает высь.

Поющий ямб четырехстопный

шутя преображает мысль.

Рас тут кристаллики в растворах,

иную суть понять веля —

под сентября гипнозный шорох.

под муку смертную шмеля.

Не день – знобящая утеха,

коктейль «Истома сентября».

О, галактическое эхо!

О, воздух в капле янтаря!

    7 сентября 98

«Мандарины пахнут Новым годом…»

Мандарины пахнут Новым годом,

школьной ёлкой, зимнею свободой,

скрипом санок под горой на Южном,