СЕНТЯБРЬ

Дом говорил с ней. Скрипел и дышал каждым сантиметром засаленного пола. Мыши беспокойно возились в давно неиспользованной печи и пытались найти что-то съестное под ветхой кроватью. Уховертки щекотали стены. Ошметки старой глиняной штукатурки скопились вдоль плинтусов, и сентябрьский ветер, прорывающийся сквозь щели в окнах, гонял их по всем углам.

Она приучилась развлекать себя, даже лежа целыми днями в кровати и колупая грязным ногтем единственный осколок зуба, что еще остался во рту. Например, вспоминала имена, которые никак не удавалось достать из высохшей памяти, или перечисляла в голове названия трав и кореньев, что могли бы помочь ей хоть сколечко приглушить боль в распухших ногах.

Но вечерами, когда мерещилось, что Дом чувствует то же, что и она, Нонна любила воображать их тихие беседы о запотевших окнах и растущей плесени под отсыревшим ковром, или о сыне, который в гробу собственную мать видал, после всех ошибок, что она допустила. Правда, в чем именно была ее провинность, уже и не вспомнить – в прошлом месяце ей исполнилось семьдесят девять.

Поежившись, Нонна подтянула одеяло повыше, до подбородка, и закрыла глаза. Она думала, что уже привыкла к зябкому воздуху, но в горле всё равно першило и хрипело от каждого вздоха.

Вздремнуть бы…

Прелый запах подушки смешался с ее собственным зловонием, влагалище непрерывно чесалось, раздувшийся мочевой пузырь давил на голову, а от гниющего зуба воспалялись и пульсировали десны. Вот же-ж Иуда.

Нонна приподнялась и посмотрела на стоящее у кровати ведро с мочой, заполненное почти наполовину. «Не хочешь ли ты, девонька, заиметь мокрые простыни?»

Свесив ноги с кровати («Аккуратно, по одной… медленно… так… Видишь, какая ты способная, Нонночка»), она крепко ухватилась за обе свои трости и встала, упираясь на них.

Подождала, пока уйдут дурнота и мошки перед глазами, высоко задрала шерстяную ночнушку и поднесла себе меж ног железное ведро, молясь, чтобы получилось удержать его одной рукой.

Теперь Нонна вставала лишь на час-другой за день, чтобы испражниться, съесть какой-нибудь горячей жижи, выключить радио, если хотелось побыть в тишине, и вылить содержимое ведра через окно, отчего запах стоял такой, что собаки приходили дохнуть.

Раньше, конечно, было не так.

В том сентябре она самолично собирала корни лапчатки и полынь, в позапрошлом у нее были гуси, а еще раньше – восемь коров: Ромашка, Дама, Ася, Дуся, Веснушка, Тамара, Жуня и Беглянка. Пришлось продать их, чтобы оплатить сыну операцию на поджелудочной.

Этот сентябрь отличился пока тем, что Нонна не упала, когда натягивала носки.

Поставив сильно отяжелевшее ведро на пол, Нонна подергала тростью, проверяя устойчивость, и шумно вздохнула.

Швы ночнушки раздражали опрелую кожу под мышками, а под обвисшей грудью скопились грязь и пот.

Радио на подоконнике оптимистично вещало об увеличении пенсии и повышении уровня жизни в целом.

– Иуды, – прокомментировала Нонна и сделала шаг.

В ту же секунду что-то оглушительное резануло уши, переплетаясь с ее собственным испуганным воплем. Ногам стало мокро, а пальцы левой стопы жарко пульсировали, будто врезались в кирпич.

– Да Господи Иисусе! Забери меня уже наконец, сколько ты будешь меня наказывать?!

Дом притих, с горечью наблюдая за маленькой беспомощной девочкой в теле дряхлой, иссохшей старухи. Опрокинувшееся железное ведро, которое она случайно задела ногой, еще лязгало где-то под столом. Палки валялись на полу, в луже с мочой, и Нонна, затравленно озираясь, пыталась поднять их.