Сокрытое в листве
Александр Сергеевич Долгирев
Июнь 1931-го года в Москве выдался жарким. Особенно жарким он был для двоих следователей МУРа, на плечи которых легло расследование череды странных убийств. Жертвы жили разными жизнями, занимали разное положение и были далеки друг от друга. И все же одна ниточка пронизывала все эти убийства, и на конце этой ниточки ждал призрак из прошлого.
Александр Долгирев
Сокрытое в листве
Пролог
18-е мая 1931-го года.
Над Москвой уже несколько часов властвовала ночь, а я все стоял на безлюдной Тверской и не мог оторвать взгляд от одного из темных окон. Старые дома нависали и давили на меня. Я слышал, что скоро все это уничтожат. Вместо узкой и извилистой улочки проложат по новой моде широченный проспект, а еще один осколок старого мира отправится на покой.
Я оторвал взгляд от окна, которое на первый взгляд ничем не отличалось от прочих, и оглянулся вокруг. Крепкие, основательные здания будут упорно сопротивляться, хотя, конечно, никаких шансов перед человеческой махиной разрушения у них нет. Неожиданно для самого себя я улыбнулся старым домам – между нами оказалось немало общего.
Предательская нервозность и смятение неопытности вдруг оставили меня. Дома будто бы улыбнулись мне в ответ, и в душе засиял огонек умиротворения, вскоре осветивший все мое естество.
Нужно было сделать то, зачем я здесь. Сделать несмотря на весь мой страх и неопытность. Знаешь, я ведь понимаю, что от моего деяния никто не воскреснет и ничто не вернется. Можно сколько угодно разглядывать старые фотокарточки, но детство от этого не возвратится ни на секунду. Только червь ностальгии начнет грызть нутро. Но я оказался здесь не для того, чтобы кормить червя, а потому что попросту не могу иначе. Не теперь.
Пробраться в нужную квартиру мне удалось удивительно легко и бесшумно. Хотя, даже шуми я, как разбушевавшийся пьяница, хозяин, скорее всего, не проснулся бы. Удивительно, как крепко спят мерзавцы! Безмятежно спавший жил в этой трехкомнатной квартире один. Днем в квартире была домработница, но вечером она уходила.
Я завис над кроватью в нерешительности. «Бей сразу. Не думай ни о чем постороннем – лишние мысли вселяют в сердце смуту». Внутренний голос давал дельный совет, но я все же не спешил ему последовать. Я больше не испытывал волнения, скорее оцепенение.
Бывает, идешь по мостовой и видишь какой-то темный предмет впереди. Мысли ленивы и расслабленны, и в разуме невольно возникает вопрос: «Что бы это могло быть?» Действительно, что? Кусок тряпки? Какой-то сверток? Через пару мгновений тебе в голову приходит правильный ответ, и все естество отчего-то передергивает – это раздавленный труп вороны. Если ускорить шаг и не смотреть на мертвую птицу, то эта встреча со смертью смоется из памяти уже к вечеру. Но если не успеть отвести взгляд, если начать разглядывать неприглядные детали, то тебя охватывает странное оцепенение, и ты пять минут стоишь над трупом вороны, будто бы не существуя, превратившись в созерцание.
Я и сейчас смотрел на труп вороны. Только этот труп еще был живым. Причудливую игру преображающее время исполнило с его лицом. Когда мы виделись в прошлый раз, он выглядел, как мокрый пес, который никогда не ел досыта. С тех пор он привык наедаться, лицо приобрело матерость и даже благородную потертость, а мокрый пес так никуда и не делся.
Я сам не заметил, как сел в кресло напротив кровати. Хотелось читать и смотреть на луну. Луны не было видно из-за туч, поэтому я включил лампу и углубился в свои сегодняшние записи. Не знаю, чего я ждал. Возможно, мне хотелось, чтобы ворона проснулась, хотелось увидеть цвет его глаз.
Не могу сказать, сколько времени прошло. Записи увлекли меня очень сильно. В этот день я решил отвлечься и занялся давней и заброшенной работой над «Песнью о Роланде». Забавно, когда работаешь над текстом, он кажется тебя очень тяжелым, буквально тяжелым. Каждая буква ухает вниз и застревает где-то в районе печени, ложась грузным бременем на душу. Но читая эти же буквы спустя время, ты удивляешься, как они уподобились птицам. Голубям или воробьям…
– Ты кто такой?!
Я посмотрел