Лейтенантские записки

Валентин Одоевский

Армейская жизнь – будни, суета, стрельбы, марши, учения… но даже во всей этой кутерьме событий есть место романтике, любви и высоким чувствам. Так думает и Севастьян. Он – молодой лейтенант морской пехоты. На хорошем счету у командования. Подчинённые его уважают. Служебное счастье у него есть, но есть ли человеческое? Он задаётся этим вопросом, пока не встречает Её… возможно, ту самую – свою Судьбу… И пусть в суете армейских дрязг не всегда есть время на любимую, Севастьян старается найти любой шанс быть с ней, чтобы сохранить любовь…

Содержит нецензурную брань.

Валентин Одоевский

Лейтенантские записки

I.

Декабрь был необыкновенно тёплым даже для юга. Солнце ещё светило во всю, у цветов летали пчёлы и шмели, снега не было и в помине, хотя перелётные птицы улетели уже в ноябре.

Наша рота добегала последний километр марш-броска. До этого мы пробежали уже девять километров по полу-леску и чему-то наподобие болот. Ноги были мокрыми, в берцах хлюпала вода, КМС смердел нашим потом и бронежилеты тянули вниз. Автоматы и пулемёты как будто приросли к нашим рукам, что мы их почти не ощущали.

Во главе строя бежал наш молодцеватый командир роты – гвардии капитан Сидоренко; и хоть он был артиллеристом по образованию, служил по своей специальности он всего лишь два года, после чего, получив старлея, попал к нам в отдельный батальон морской пехоты, где быстро завоевал всеобщее уважение. Сам строй состоял из пяти взводов по двадцать два человека каждый. Во главе каждого из них бежал взводный, как правило, в звании лейтенанта, ибо только командир второго взвода был прапорщик, который, тем не менее, по возрасту был старше всех нас и ротного, потому как нам всем было чуть меньше двадцати пяти, командиру роты было двадцать восемь, а ему же шёл пятый десяток, и взводным он был вот уже семнадцать лет.

Я же бежал во главе четвёртого взвода. Морпехи уже выдыхались, хоть и не показывали виду, и я это знал, поэтому оборачивался через каждые тридцать шагов, чтоб глянуть всё ли хорошо, и мой сержант всегда говорил мне взглядом, что, мол, держимся.

Впереди послышались звуки оркестра, который встречал нас в конце дистанции и задавал темп «последних аккордов» этого броска. Заиграл марш морской пехоты. Сидоренко, бежавший во главе роты, обернулся и крикнул своим артиллерийским голосом:

– Рота, ускориться! Вперёд!

Строй что-то невнятно прокричал и темп увеличился раза в два.

Сто метров. Пятьдесят. Десять. Всё! Десятикилометровый марш-бросок, наконец, завершился. Разрешили перекур, но даже курящие не потянулись за сигаретами, ибо все были очень уставшими. Кто-то ходил и дышал, кто-то стал блевать, и к нему подбегал Сидоренко и наш фельдшер Корчагин; кто-то же вообще находился в прострации и на все реплики или вопросы либо не отвечал, либо обильно матерился.

Вскоре, все уже были построены и направлялись к казармам. Сдали оружие, снаряжение, бойцы принялись стирать КМСы, чистить берцы и заниматься прочими своими обязанностями.

Я же пошёл помылся, переоделся в повседневную форму. Мне нужно было съездить в другой город, до которого автобусом добираться полтора часа, по кое-каким делам. Отпросился у Сидоренко, сложил КМС в рюкзак, чтобы закинуть домой постирать и, оставив своего сержанта за старшего во взводе, двинулся сначала к своей квартире. Идти до неё было всего десять минут, но я всё равно наслаждался видами бесснежной зимы и, уже облысевших деревьев, которые смотрелись даже как-то дико без снега и холода.

Светло-зелёная многоэтажка, седьмой подъезд – всё уже так привычно. Я поднялся на свой третий этаж и, провернув ключи в верхнем и нижнем замках, зашёл в свою квартиру. Прошёл в ванную, где была «стиралка», закинул КМС с расчётом постирать по возвращению и, повесив фуражку, надел вместо неё чёрный берет. Мне нравилось ходить именно так – в нашей чёрной повседневной форме и берете, хотя вообще, по уставу, было положено носить фуражку. Бросил рюкзак в прихожей и вышел из квартиры.

Через полчаса я уже был на автовокзале с билетом до нужного мне города. Начинало темнеть, на западе постепенно плави