«Сомнение – мой самый верный друг…»

Сомнение – мой самый верный друг,

Оно не даст пойти кривой дорогой,

Когда весь мир неправеден вокруг,

Оно мне суд и критик самый строгий.

Оно и недоступно, и свежо,

Приходит в час тревоги и творенья

Таможенным желанным рубежом

Пред каждою строкой стихотворенья.

Минувшие, грядущие года

Сомнение живёт во мне с рожденья,

Нет лишь в одном сомненья никогда —

В его любви и дружбе нет сомненья.

«Достоинство любого ремесла…»

Достоинство любого ремесла,

А это, понимаю, так немало,

Что как бы криво жизнь ни пошла,

Кто им владел, того не покидало.

Уменью столяра везде привет,

Не ляжет спать он никогда голодным,

А что получит за строфу поэт,

И будет ли, наивный, он свободным?!

Я прожил жизнь, понять бы мне пора,

Но дерзко и предположить не смею:

Какая страсть толкает столяра

Из строк рядить себе петлю на шею?!

«Нет, целый мир не может онеметь…»

Нет, целый мир не может онеметь

Лишь потому, что Моцарт есть и Пушкин,

Для коих немоты не значит смерть,

И грех творцов при жизни им отпущен.

Иль в самом деле души нам даны

Лишь для того, чтобы Творцу служили?

Но столько гимнов в честь его сложили,

Что, может быть, мы больше не нужны?!

А чтобы род людской существовал,

Чтобы в любви мы гениев рожали,

Накал сердечный ярко б так сверкал,

Как солнце на клинка смертельном жале!

Иного нет и в мире звёзд пути:

Пытаться, падать жертвой, возрождаться,

Единому стремленью подчиняться,

Чтоб вечные шедевры превзойти.

«Когда бы озаренья вдохновений…»

Когда бы озаренья вдохновений

Могли однажды стены нам явить:

Как расцветал Михайловского гений,

Как мог «Капричос» Гойя воплотить?!

Чтобы понять незримую работу

И насладиться их святым трудом,

Не с тем, чтобы воспользовался кто-то,

Но восхититься давшим всё Творцом.

И сколько бы, страдая, ни учиться,

И как бы пьедестал ни примерять —

Поэтом можно только лишь родиться,

И от ученья гением не стать!

«Стихи писать – тяжёлая работа…»

Стихи писать – тяжёлая работа,

Не столбиком слова, не напоказ,

Работа эта – до седьмого пота

И до изнеможенья каждый раз.

Как у хирурга на открытом сердце,

Как у сапёра на передовой,

До полного износа и до смерти,

Привычная тебе или впервой!

Такие строки ветром не уносит,

Их не смывает талая вода,

Они свежи, как в Болдинскую осень,

И остаются в мире навсегда.

«То слово, поразившее меня…»

То слово, поразившее меня,

Имело запах, цвет, температуру,

Запасы веры, крови и огня

И силу, превращающую в гуру.

Я тщетно избавления искал,

Его не в силах претворить желанья.

Оно не обещало пьедестал,

Ни славу, ни любовь, ни состоянье.

Я и хозяин был его, и раб,

В противоборстве жил, не зная страха,

Но, как перед лавиной снежной, слаб,

Меня накрывшей, от простого взмаха.

И силы нет, которая спасёт:

Ни денег мрак, ни власть, ни покаянье,

Ни бездна отрицанием высот,

Ни гнева месть, ни злости состраданье.

Творение любое на крови

Замешано… рожденье дня над полем…

Но этот дух смертельно ядовит.

Никто над ним всевластием не волен.

«Едва вставал, поверженный, порой…»

Едва вставал, поверженный, порой,

Но, покорясь накопленному духу,

Всплывал, и возвышался над горой

Воды, и падал с ней в разруху.

То вознесёт спасённого, любя,

Волна, то на песок кидает,

И власть не то что тяготит тебя,

Но к плаванию снова побуждает.

Нам взлёты и падения нужны,

Насилье власти и её разруха,

Чтобы могли добраться глубины

Мы своего непознанного духа.

«Уйти с неутолённой жаждой…»

Уйти с неутолённой жаждой,

Чтоб позже целовать века,

Как жизнь была – понять однажды —

Неадекватно коротка.

Как много недоразумений

Неодолимых на пути,

И мне с рожденья данный гений

Не смог под гнётом расцвести.

Но не упущенным терзаться,

А, возмутив колодца гладь,

До звёзд из глубины подняться,

Чтобы себя там отыскать.

Раздвинув дорогие тени,

Чтобы потомок дальний мог

Среди своих приобретений

Найти моих стихов венок.

И не считать, что не