Грустная песня про Ванчукова

Михаил Борисович Зуев

Городская проза

Новый роман Михаила Зуева – настоящая энциклопедия советской и постсоветской жизни, полная героических историй, лирических эпизодов и философских ответов на вопросы о жизни и смерти. Три поколения семьи Ванчуковых, живущих в романе, – это три эпохи, в которых формируется характер будущего героя нашего времени: от Сталина до Горбачева, от большого террора до лихих 90-х.

Когда «инженеры человеческих душ» и «прорабы перестройки» ушли в тень, на сцену выступили люди новых, реальных профессий. Один из них – герой романа Михаила Зуева – врач, призванный исцелять. Но сможет ли он помочь самому себе, пережившему легендарное «время перемен»?

Яркая, динамичная, жесткая проза, которая заставит нас оглянуться в прошлое с надеждой и пониманием.

Содержит нецензурную брань.

Михаил Зуев

Грустная песня про Ванчукова

© Текст. Михаил Зуев, 2021

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2021

* * *

Все события и персонажи этого романа вымышленные. Любое сходство или совпадение с реальными событиями и/или реальными людьми – случайное и непреднамеренное.

* * *

Мишке.

* * *

В нашем богоспасаемом / богом терзаемом мире,

Где наследство пятак, а долги распирают карман,

Где все спаяны бытом в большой коммунальной квартире

(тот подлец и дурак, та гуляет, а этот по пятницам пьян),

Где по стенам висят стульчаки и портреты героев,

не вернувшихся с – ах, прошлогодней столетней войны,

Где на кухне поместится всё, кроме ближнего боя,

Где жильцы в эту общую жизнь как в болезнь влюблены —

Бесполезно судить, бесполезно искать, бесполезно.

Только дверь изнутри подпереть – и бездумно смотреть,

Как кудрявое солнце на крышу мальчишкой полезло,

Как колодец двора стал светлее на целую треть.

    Ольга Левская[1 - Ольга Левская, https://www.facebook.com/olgalevsky]

Пролог

Отчего-то людям нравится задавать дурацкие вопросы. Ладно бы – себе; так нет же – другим. Вот, к примеру, один, наидурейший: «Опиши твоё самое первое воспоминание». С чего всё началось? С чего начался ты? Давай-ка, не ленись – выкладывай без утайки; именно «самое» и именно «первое».

Кто-то подходит серьёзно, будто в самом деле ничего и нет важнее на свете. Вот уже щедро морщится лоб, слегка прикрываются глаза, раздражённо потираются виски. Отчаявшись найти быстрый ответ, запускаются маленькие, недобро жужжащие, с острыми лезвиями, лопаточки-совочки ретроспекции разума под сводом храма черепной коробки: чтобы поворошить там, покопаться, напоследок даже поскрести по стенкам. И – так ничего не вспомнив – сделать вид: «Нарыл!». Это как «эврика!», только попроще; всё же двадцатое столетье за окном – не Средние века, не какой-нибудь там недобитый Ренессанс. И с умным видом потом – как давай вещать, да соловьём!.. Понятно, придумывая на ходу. В меру своей испорченности.

Кто-то же рубит сразу и с плеча: отстаньте, не тратьте время. Ничего не помню, вспомнить не могу, да и не хочу. И не буду. Коротко, зато честно.

Но есть другие. Самые редкие. Те, кто на самом деле помнят, и придумывать им ничего не надо. И, главное, никогда не забудут.

Ванчуко?в был из этих самых. Из третьих.

Июньским утром, прозрачным, в яркой дымке нехотя рассеивающегося тумана, с трудом сохраняя хрупкое равновесие на дерзко пробующих землю ножонках – впрочем, лишённых рахитичности и через раз встречающегося косолапия – Ванчуков застыл на краю лужайки, взбугрённой свежей травой и залитой раскисшей грязью привозного чернозёма. Даже самый мелкий куст там был для него с большую пальму, способную укрыть прохладной тенью завивающуюся светлыми вспотевшими кудряшками макушку под смешной, пельмешком-пирожком, с двумя перламутровыми пуговичками, панамкой. Что ж до деревьев, обступивших поляну, то их присутствия Ванчуков не замечал вовсе: они были так велики, что в картине мира Ванчукова для них при всём желании не нашлось места.

Трава под ногами – скользкая, мокрая – чавкала с каждым неуверенным шажком. Она просто сочилась водой, как свежий, только что купленный бисквитный торт-полено исходит сладкой коньячной пропиткой. Над п