Старая тетрадь
Андрей Анатольевич Глуговский
В этом очерке вы познакомитесь с частичкой истории дореволюционной Москвы, описанной очевидцем тех событий.
Андрей Глуговский
Старая тетрадь
ПРЕДИСЛОВИЕ
Дореволюционная Москва, Россия накануне драматического исторического перелома по имени Великая Октябрьская революция – это сегодня что-то абстрактное, где-то пустое, лишенное конкретного человеческого наполнения и содержания.
Рукописная летопись моей бабушки Елены Павловны Долгих /Коробовой/– это, с одной стороны, часть истории отдельной семьи, максимально наполненная конкретными деталями быта того времени, но, одновременно, как раз за счет обилия этих самых зарисовок и деталей, эта рукопись – это своего рода призма, посредством которой можно объемнее рассмотреть и понять, что и как тогда происходило и почему все сложилось именно так, как сложилось.
Помимо всего прочего, эта рукопись – это пример странной аберрации памяти революционных активистов, которые дружно клеймили «кровавого Николашку» за события на Ходынском поле, но при этом, зачастую ни слова про «подвиги» борцов за народное счастье в лице Ленина и Сталина, по сравнению с которыми «кровавый Николашка » – это мальчишка в коротких штанишках, нечаянно наступивший на хвост домашней кошки.
Ну, что тут сказать, – как говорится, из песни слова не выкинешь, точно так же, как не выкинешь ни строчки из рукописи бабушки Лены, которая предлагается вниманию тех, кому интересны РЕАЛЬНЫЕ, а не вымышленные истории и зарисовки из жизни дореволюционной Москвы.
Еще одно последнее сказанье
И летопись окончена моя.
Дни давно минувшие.
Мои дедушка и бабушка поженились, когда ему не было 18-ти лет, а ей 15 с половиной. Разрешение на брак просили у владыки. Причина была уважительная: умер отец бабушки – дьячок церкви, а т.к. такие места часто передавались по наследству, то дед мог занять место умершего. Было это в 1870г в Москве, в Лужниках.
Приход был богатый, кругом были огороды, хозяева которых, прихожане церкви, снабжали с большой выгодой для себя овощами Москву. Местность была низменная, каждую весну во время половодья ее затапливала вода иногда входила и в дома. Были случаи, когда в ночь под пасху на лодках приходилось вывозить из домов вещи и людей.
Все было бы хорошо, но дедушка сильно «зашибал», и это являлось причиной того, что его разжаловали из дьячков псаломщиков в трапезники (звонари).
Прожили они в Лужниках несколько лет, а когда уже появились на свет моя мать и дядя Леня, переселились в Кусково, в имение графа Шереметьева, где в то время освободилось место трапезника в домовой церкви графа.
Весь причт жил в одном графском доме. На дорогу выходили окнами квартира священника, дьякона и дьячка, окнами во двор – квартиры дедушки и просвирни, которая пекла проссрошь (?) и в большой корзине носила их в церковь продавать.
По одну сторону от этого дома жил смотритель дворца, дальше стоял флигель для рабочих графа, а еще дальше жил приказчик, и был конный двор, где содержались лошади графа, и откуда подавали ко дворцу кареты, когда граф, случалось, наезжал в Кусково. Остальное время графская семья жила в Петербурге при дворе царя.
По другую сторону дома для причта жил урядник. Во дворе у него была «холодная», куда сажали пьяных для протрезвления.
Дальше шел птичник, где уже к тому времени птицы не было, т.к. граф не жил здесь.
Через дорогу огромный, вековой липовый парк, прекрасно распланированный с мраморными статуями древних богов и героев, огромными оранжереями и редкими цветами на клумбах летом. Все это сохранилось хотя не полностью и теперь. В парке жил управляющий имением немец Пиг, садовник, тоже немец, Бутце и конторщик, ведавший отчетностью по имению.
Семья у дедушки все росла. Дети рождались почти ежегодно.
Всего было, по рассказам моей матери, 18 человек. В живых осталось 8 человек. Получал дедушка всего 18 рб. в месяц. Для содержания такой большой семьи это было явно недостаточно. Поэтому держали всегда корову и свинью. Пастбище было огромное: кругом леса и поля. Скот иногда угоняли далеко за Татарскую рощу.
В полдень их не пригоняли домой, и доить