Маленький синенький большой желтый

Ю_ШУТОВА

Нашим миром по-прежнему управляют наши древние боги: Мокошь, Мара, Велес и другие светлые, не очень и вовсе темные. Да вы знаете. Боги постоянно вмешиваются в человечьи дела. Так сложились обстоятельства, что мне вольному сыскарю Всесмыслу Находчему пришлось вмешаться в дела богов. Не то, чтобы я этого хотел, но у меня клиент, а интересы клиента я защищать обязан.

Ю_ШУТОВА

Маленький синенький большой желтый

– Эй, Всесмысл Находчий, это вы?

Ну какого лешего? Уже и в кабаке кто-то моей живы жаждет. Или маны, как модно стало говорить. Короче, моих жизненных сил кто-то домогается, внимания моего, а может и моих услуг. Хотя за этим господина Всесмысла давно никто не искал. А голос ничего такой, приятный. Женский, низкий, обволакивающий голос. Хотя без него лучше— мешает ежевечернему ритуалу. Я надираюсь – тупо сижу над третьей кружкой бузинной настойки. Да, кружкой, здоровой такой фаянсовой посудиной, не какой-нибудь там стопочкой, и надираюсь. Тихий Хрущ, хозяин шалмана, знает мою меру. Третья – последняя, больше не нальет. Потом блаженно полным до краев повлекусь домой отсыпаться после трудового дня. Ха, трудового – клиентов что-то не видать уже четыре месяца, контору мою стороной обходят. Тихий Хрущ считает, это потому что я пью. Чушь, я пью, потому что делать больше нечего. Не идет клиент, ну и хрен с ним. Пусть катится к аспиду.

Я затушил дурилку, самокрутку, нашпигованную мухоморно-табачной смесью, поплевав на ее тлеющий кончик. Пригодится еще, после домусолю. Обернулся. Она стояла у меня за спиной. Ничего бабец – и фигура, и волосы, и мордаха. Не первой молодости, даже не второй, предпоследней – за тридцатник давно и безнадежно. Но вполне себе. А руки за спиной держит, чтоб я колец не увидел, не определил из какого она цеха, из каких кругов. Взглядом поелозил по ней снизу доверху и обратно, раздел мысленно, повертел – грудь, задница… Чтоб почувствовала.

Она почувствовала. Но не смутилась. И не обрадовалась. Индифферентно как-то отреагировала. Ну то есть, вообще не отреагировала. Закрылась.

– Ну, – буркнул.

В смысле, что да, это я, он самый Всесмысл и есть, а тебе, дамочка, лучше б мимо лесом чесать и побыстрее.

Она на соседний стул плюхнулась. Да нет, это я так, потому что само ее присутствие мешало, отвлекало от заполнения себя бузинятиной – не плюхнулась, наоборот, аккуратно свой задок ладненький пристроила. И газету мне под нос сует:

– Ваше же объявление?

В старой, проеденной на сгибе газетенке красным обведено: «Сыскная братия «Зрящее око». Всесмысл Находчий и его братия помогут каждому».

Светлый Хорст, где она эту дрянь отыскала? Я уж два месяца не даю никаких объяв. Без толку, никто в мое «Око» к моей братии, что лишь из меня единого состоит, не обращается. Когда я открывался, полный радостных ожиданий, назвался «Бдящее око». Потом передумал, не то что-то, вроде как я за всеми слежу неусыпно. Переназвался «Зрящим оком». Тихий Хрущ смеется надо мной, дразнит Бздящим оком. А мне все это уже до зеленых болотниц – не выгорело дело, и аспид с ним – полдня сижу у себя, потом топаю сюда, заливаюсь бузинятиной по самые уши, потом тихо плыву сквозь теплый ласковый туман обратно, к топчану и подушке.

И не надо мне больше ничего.

А тут эта. Я всмотрелся в ее мордашку. Она чуть колыхалась в спиртовых парах. То ли было в ней что-то смутно знакомое, то ли все эти бабы на одно рыло.

– Ну, мъе объед… обля… Мъе кроче, – заплетается язык-то.

На третьей кружке бузинятины я только с Тихим Хрущом нормально говорить могу. Потому что он тихий. В смысле, вообще не говорит. Глухонемой он, Хрущ-то. Мыслями разговаривает. А в мыслях у меня язык не заплетается никогда.

Она затараторила. Хочет-де нанять мою братию, у нее-де важное дело. Я пытался слушать, но сквозь сгустившийся уже туман слова долетали до моих ушей измочаленными, пережеванными, и понять я ничего не мог. У нее пропала не пойми какая хрень. Неопределимая. Подошел Хрущ, сказал ей что-то, для меня неслышное. Да и так понятно: не ко времени ты, дамочка, сейчас с него, с меня то есть, толку, как с козла молока, с утра