Серебрентий. Заколдованная сказка

Евгений Николаевич Гусляров

Рассказ написан для конкурса "Заколдованная сказка". Написан рассказ в манере русской народной фантастической прозы и русской литературной сказки.

Евгений Гусляров

Серебрентий. Заколдованная сказка

Стояла три десятка лет назад в некотором отдалении от Москвы, километров за шестьдесят по Раменской дороге, деревня Хлебное.

Был в ней когда-то достаток и люди, в самом деле, ели хлеба вволю.

Потом наступили реформы и хлеба не стало. Отощавший народ стал заколачивать окна.

В том числе и ненужными теперь портретами казённых окаянного пошиба и погибельного свойства реформаторов, в видах халтуры и неискоренимого холуйства исполненных в районных художественных мастерских.

Лицевой стороной холста внутрь.

Так и смотрят теперь лики бывших больших державных людей в пустоту жуткого неживого избяного пространства. Может быть, в наказание.

Хочется верить иногда, что есть она, эта незримая связь между портретной копией человека и бывшей в нём чиновной душой.

И будет её, эту душу, томить тоской и болью до той поры, пока не истлеет тут холст прочнейшего качества, специально выбранный для верноподданнической доходной живописи. Хотя лучше бы, конечно, поставить тут лицом в забитое окно сам оригинал и заставить смотреть на дело рук своих до той поры, пока не рассыпался бы в прах.

В назидание всякой будущей власти…

Думается теперь, что именно в таких декорациях можно было бы снимать кино из времён монгольского нашествия или опричнины. Всякая деталь внезапной этой кончины была такая, какую не выдумать праздным умом.

Люди куда-то собирались бежать, но заколоченные наспех окна остались тут как знак надежды. Значит, не верили они, что уже никогда не вернутся сюда.

Без такой надежды в душе сделалось бы пусто. А не может же жить человек с пустой душой…

На деревьях остались скворешни. Старые птичьи домики стали будто обожжённые злым огнём. Почернели и полопались липовые досочки, когда-то с любовью оструганные. Причём лопнули они не только вдоль, но и, каким-то странным образом, поперёк. И стали похожи на недоеденные пожаром головни, зачем-то поднятые в небо. Как знак окаянного времени и беды неизбывной.

Ясно о чём говорят эти скорбные знаки; о тихо и смирно уходящей с белого света России. Птицы сюда не прилетят больше, потому что не осталось тут ни одного сердца, которому нужна была бы их весенняя возня…

Остался в деревне, забывшей своё название, один недужный военный ветеран Серебренников, которого тут когда-то все звали дед Серебрентий.

Жизнь его была на исходе и его всё тут будто бы и устраивало.

Единственное, чем нескладна была его теперешняя жизнь – обилие крыс, которые доедали всё, что ещё можно было им доесть и тем поддержать чудовищно неприхотливый организм.

Но и тут у деда Серебрентия взялось, откуда ни возьмись, утешение и опора.

Появился вдруг совершенно нежданный и негаданный помощник.

Однажды ночью раздалось за дверью отчаянное мяуканье.

Дед дверь отворил. За дверью мутно вспыхнул и медленно ушёл зимний закат. Вышла луна. Будто Господь коснулся замёрзшего стекла небес и остался на нём проталинкой след божьего тёплого пальца. И в отверстое небо, наверное, стала видна ему грешная земля.