Волны идут
Полина Полежаева
EWA. Фэнтези-прорыв
Мир стремится к порядку. Ему не нужно искусство – оно опасно, ненормально. Глеб готов рискнуть и показать последним ценителям свои скульптуры, но его карьера рушится вместе со стенами Королевской Академии художеств. Сам Глеб оказывается выброшенным на берег жаркого острова посреди Ионического моря, и он здесь не один. Его встречают старики, провидящие прошлое, сумасшедшие, в чьих словах нет ничего, кроме правды, и отвергнутые миром мечтатели с невероятными способностями… А еще одичалые дети, которых взрослые боятся хуже Волн. Мир стремится к порядку, но Волны несут в него хаос. Они изменяют все, чего касаются. Делают любое, даже самое абсурдное, событие возможным. Дают особым людям силы, а некоторых превращают в чудовищ. Волны ни за что не дадут Глебу сбежать, но заставят задуматься, кто же нормален: человечество или изгои с острова.
Полина Полежаева
Волны идут
За мутным окном такси расплывалась и утопала в дожде улица Пикадилли. Молодой человек на пассажирском сиденье беспокойно переползал с одного места на другое, будто надеясь, что от этого машина поедет быстрее. Похоже, весь центр превратился в одну огромную пробку. Времени было предостаточно, но рокот дождя и пронзительный скрип дворников по стеклу усиливали тревогу. Глеб – пассажир, который так опрометчиво предпочёл такси лондонской подземке, – скользил взглядом по тусклому пейзажу: с одной стороны нестерпимо медленно проплывали фасады домов, а с другой зиял голый, по-осеннему облысевший Грин-парк. Возможно, где-то там, за скелетами деревьев, можно было разглядеть Букингемский дворец, не будь он таким же блёклым, как всё вокруг. А ещё говорят, будто Лондон похож на Петербург. Да как бы не так!
На самом деле Глебу здесь очень даже нравилось. Виной поганым мыслям – мучительное ожидание, выевшее все его силы. Да ещё и вид этих железных коробов, скрывавших все городские памятники, не прибавлял бодрости духа. Какой-то из новых европейских законов приказывал прекратить демонстрацию объектов мнений и ценностей, которые могут быть неприемлемы или оскорбительны. Он не помнил точную формулировку, но смысл был примерно таким. И, разумеется, под «объекты мнений и ценностей» тут же попали все произведения искусства. И смешно, и плакать хочется: всё, что в двадцатом веке признали охраняемыми шедеврами, теперь не могли просто демонтировать. Вот и арку Веллингтона, мимо которой такси проползло около получаса назад, венчала теперь не колесница с Ангелом мира, а жестяной ящик, отчего вся конструкция смахивала на пирамидку из гигантских детских кубиков.
Кроме того, Глеба не отпускало чувство, будто он идёт на преступление, ведь направлялся он не куда-нибудь, а в Королевскую академию художеств – на собственную выставку. Хоть это было всё ещё законно, подобные мероприятия уже давно не встречали тёплого отклика. А если точнее, уже несколько лет, как они становились причиной негодования, демонстраций, судебных исков, а порой даже беспорядков. Глеб ни капли не сомневался, что этот раз не станет исключением, – чем дольше он торчал в пробке, тем больше становился шанс наткнуться на разгневанную толпу.
Вскоре он не выдержал и постучал в стекло, отделявшее его от водителя.
– Эй, мистер, я дойду сам, спасибо! – он приоткрыл дверь автомобиля и просунул на утопающую в дожде улицу зонт. Лучше уж добраться до академии мокрым, чем не добраться вообще. Воздух был настолько тягуче-влажным, что зонт оказался совершенно бесполезен – новенькое пальто на его плечах мгновенно отсырело и повисло тяжёлой мокрой тряпкой.
– Да чтоб тебя разорвало! – взвыл Глеб, когда зонт напоследок ещё и вывернуло ветром. Пытаясь не думать о том, в каком виде ему придётся переступить порог академии, он начал гадать, как пройдёт сегодняшний вечер. Целый зал был отведён только под его скульптуры, прилетевшие прямиком из Петербурга. Странно, что эту выставку вообще разрешили, ведь в Европе цензура была куда строже, чем в России. Политика академии, как всегда, была проста: кто не приглашён, тот ничего не знает. Хотя вернее было бы сказать: кто ничего не купит, тот не при