die UNTERMENSCHEN

Инна Михайловна Чеганова

Der Opferstein der Liebe

ABRECHNUNG

Eine junge M?dchen muss sich mit eine Nazis ober Offizier zusammen sein, damit er seine Verlobte nicht verhaftet! Sie hat ihres Lebens vertauscht damit er lebte! Wer wird diesen Krieg gewinnen – ein "Bestie" oder ein "Untermensch"?

Содержит нецензурную брань.

Инна Чеганова

die UNTERMENSCHEN

Птицы под этим весенним небом пели свои собственные трели. Воздух был наполнен запахом зябким, только согретым солнцем, которое повернулось к Ялте после зимних пасмурных дней.

Поднимаясь по крыльцу в укромный клуб, горожане попадали в оглушающую атмосферу маленького заведения.

–– Йосеф!

–– Йосеф!

Парень двадцати двух лет от роду натянул свою восьмиклинку покруче, на самые брови. Он взял смычок в правую руку. Привычно установив виолончель меж стоп на деревянный пол, преодолев противную строптивость гладкой краски на коричневой доске, Йосеф прикоснулся к тугим грубым струнам. Он закрыл глаза…

Звуки полились, подобно теплой воде по хребту слышащих, пробирая их до мурашек и нежной дрожи.

Длинные ресницы музыканта прикрывали его темного цвета пронзительные глаза, они подрагивали в такт резким тонам. Солнечный свет лениво, с шутливым задором пробивался сквозь глухую щель меж бордовых бархатных занавесок. Пыль играла с музыкой в веселую игру, наполняя золотыми фантазиями пропахший самыми разными запахами, воздух залы.

И вроде сейчас было медленно и верно, так минорно-спокойно, как вдруг Йосеф резко поднял подбородок и посмотрел сквозь посетителей горящим взором очей. Его чуть-волнистые иссиня-черные локоны, падающие на переносицу, взыграли, будто бы порыв жесткого ветра откинул их с высокого лба. Кепи скользнула вверх, наискосок, козырьком к макушке.

–– Давай, парень, наяривай! – крикнул густой бас.

Восторг в толпе прокатился волной, а виолончелист начал демонстрировать свой собственный стиль, полный живой экспрессии.

Казалось, парень не чувствует и не слышит того, что происходит вокруг. Он то хмурился, закрывая и открывая глаза, то делал блаженное ровное лицо, тряс головою из стороны в сторону так, что у обывателей бы точно случилась мигрень, проделывая рядовой человек с собой такие бесжалостные вещи. Вот его густые мужские брови поднялись к оттопыренному вверх козырьку, сделав взор по-детски невинным и наивным. Затем снова паренек всем телом нависает над своим инструментом, – утешением и хлебом, – импульсивно вставая с места и подобно хищному орлу с распростертыми крыльями, в стойке вдохновения и полного транса, дарит оцепеняющее эстетическое блаженство наблюдающим эту полную отдачу.

–– Сегодня прокуренный салон не в почете. – Довольно морщился владелец заведения. – Люди хотят праздности. Жизнь такая. Йоргос, Марат, Санек, идите на сцену.

Если это можно было назвать полноценной сценой – невысокая, просто ниша, углубление в комнате с низкими потолками; а выразиться поточнее – просто ее продолжение.

Парни с удовольствием встали на свои места. Звук шагов и тени пред лицом не остановили Йосефа, он почувствовал вибрацию под своими ступнями и остановил буйство акустических волн. Музыканты привыкли к тому, что хозяин, зажиточный ашкеназ, пренебрегал именами всех участников группового ансамбля. Они с трудом умещались на площадке рамером с ванную комнату среднестатического гражданина. Но про таких сказано – "В тесноте да не в обиде".

Муня взял в губы кларнет. Сашка – аккордеон. Грек Йоргос – банджо. Марат – тромбон. А мастер саксофона Вовка Гольдштейн завел первым. Самым громким был Тарас, играющий на тубе. Ну, если не считать Яэля-барабанщика, вся установка которого, состоящяя из тома, тарелки и "бочки" висела на нем самом.

Эх, пуститься бы в пляс, кружа хороводом Фрейлехс! Все, что парни позволяли себе – пританцовывать, переминаться на месте, топать ногой под зажигательный мотив, которые они выучили с граммофонной пластинки "СОО Зонофона, Семь Сорок". Пока в истории – без слов.