Хочу остаться считанным листочком. Снежинкой малой в диком декабре. Короткой не рифмующейся строчкой, Несмелым, самым маленьким шажочком. Нечаянно поставленною точкой. Забытой в парке на скамейке ночью

Косынкой. Не в себе, но вне…

Меняла

за литр крови покупая слово,

за кубометр воздуха – строку,

как глупый пионер – всегда готова

к употребленью в собственном соку.

за рваные клочки обносков кожи -

глоток воды, настоянной на тех,

кто без стихов ни жрать , ни спать не может,

и загоняет в столбик плачь и смех,

а легкий ветер твоего дыхания,

которое дороже жизни мне,

я обменяю на несострадание

к себе и сострадание к извне.

Сегодня

открою дверь и жду

нежданных ли гостей,

случайности прохожих,

вот так вот и живу

промежду лопастей

у ветряных прихожих,

закрыта для себя,

открыта для чужих,

с родными незнакомка,

запретами любя,

выдавливаю в жмых

свой взгляд, а слух затоптан,

не выставить в музей,

не сплавить в магазин,

просрочены картинно

и воды для друзей,

и  дни все , как один,

короткий выстрел в спину.

в истертостях дверных

избитый пал порог,

навязчивость  сражений

когда-то молодых

подков на счастье,  впрок,

победой завершается ступеней.

легионы тьмы из тьмы

нас легионы, тьмы, и тьмы из тьмы,

из ниоткуда в никуда идущих,

и кто там трёт про ангельские кущи,

кому мы, нахер, в кущах тех нужны.

не атеизм руководит, отнюдь,

предвыборной компанией рождения,

у смерти жизнь сидит на иждивении,

в обменниках, меняя курс валют,

разделывает души под орех

плут -преобразователь парадоксов,

одной ноздрёй дорожку тянет кокса,

другой – соплёй высмаркивает грех.

Перегоны

открываю себя, как консервную банку,

режу руки,  ломаю метал,

ем томатную кильку  со сладкой баранкой,

из рогатки  палю по мечтам,

во дворе есть ручей, чёрных досок до чёрта,

в оцинковке ведра – искривление зеркал -

улыбается мимо обречённых с почетом

по нечётным и чётным оскал,

обыгралось до дыр, до сквозных  перегонов,

скрежет стёрся прозрачностью дней,

и газетный киоск на распутье перронов

не меняет бумажных коней,

отсобачились дни, одиноко похмелье,

под засохшим куском недоступен  стакан,

говорила мне мама : "не пей это зелье,

не пускай посторонних без вопроса "кто там".

а сама-то, сама, как алкашка, запоем,

от рожденья  пила и пила,

за вино дорогое принимая помои

под названием "жизнь прожила",

не смотрела в глазок, до звонка выбивала

в стенах вмятины ручкой дверной,

говорила, что ждать – это пошло и мало,

если рак на горе, кто тогда за горой.

ничему ты меня так и не научила,

я, как дура, учусь на ошибках своих,

если рак на горе – я беру с собой пиво

и креветок беру… на двоих.

Дождь

мой дом промок, весенний дождь

для этих мест не просто ранний,

зима  ревёт, дошла до грани,

у снега массовый падёж,

а все орут "весна, урра",

и, вытирая сопли, дышат,

летят шипами из покрышек

под номерами в нумера

из недр хлопушек конфетти,

разносторонне разноцветны,

пока приметы неприметны,

хрустит морозом предрассветный

сон самый сладкий воплоти.

переиначивает всё,

на свой манер латает дыры,

кому мечты, кому строптивый

в своих намереньях осёл,

качает детства колыбель

в телах поношенных ребёнков,

и курьей лапой бьёт избёнка

в борделях смятую постель,

Давно ли поутру

давно ли поутру,

потягиваясь сладко,

притворно, через сон

просмоленных ресниц,

рассматривала хну,

засохшую на пятках,

рассевшихся рядком,

не выспавшихся птиц.

и жмурясь от того,

что  солнцем называли,

пыталась убедить

будильник и себя

ни в робости шагов

теней в полуподвале,

ни в наглости обид

утопленных котят,

не ставила в укор

зиме мороз, а лету

прощала и жару,

и тусклый мелкий дождь,

и лысый косогор

не топора  вендетта,

и все равно багру,

кого ты им найдешь.

не можешь изменить,

попробуй измениться,

не портить головой

ворот дубовых, стен,

и если ни забыть

возможно, то забыться,

а признак половой -