Летаргия
В.Голдберг
Человечество впадает в летаргию. В выживших остаются четверо, но попытка спасти мир оборачивается экзистенциальной катастрофой.
Я никому не советовал бы читать эту книгу. Слабому она не поможет, а сильного не убережет. Потребовалось почти десять лет, прежде чем я решился опубликовать ее. Похоже, это осталось единственным способом найти тех, кто может быть в курсе изложенных в ней событий.
В.Голдберг
Летаргия
Путник,
Когда спросишь,
Почему здесь застыли могучие камни,
Некому будет ответить,
Некому будет песнь ветру исполнить…
(перевод с латинского надгробья)
Это был день, когда я остался совершенно один. Не было криков детей, машин, самолетов в небе. Остался лишь ветер и крики птиц. Будь рядом море, наверное, остался бы шум волн, но моря здесь не было, а был только серый, уставший город и пустые, заваленные листьями дороги.
От усталости слипались глаза и почему-то разбух язык, хотя я не испытывал жажды. Было приятно смотреть на новенькие гриндерсы и чувствовать, как они сидят на ноге. Когда Кевин был жив, а это было шесть дней назад, мы как-то наткнулись на два стоящих бок о бок грузовика – в одном были куклы, в другом детская обувь. Мы стали вытаскивать кукол и с хохотом наряжать их в маленькие сандалии. По дороге домой не могли сказать друг другу ни слова. Кевин был последним смотрителем, оставшимся от проекта «Возрождение». Больше возрождать было нечего.
Этот комплекс и сейчас возвышался над городом, но без огней он скорее напоминал могильник, чем строение, которое должно было вселять уверенность в оставшихся. Гигантский восьмиугольник подавлял волю остальных строений своими размерами и тем, что был воздвигнут на возвышающемся зеленом холме, на котором прежде был городской сад. Сад вырубили. Никто больше не бросался под водометы и не разрисовывал дома граффити, призывая спасать вековые деревья – лес и без этого становился главным, а человек оказался не более чем временный короед, проевший редкие проплешины на теле планеты. Планета спала, ее дыхание становилось ровнее, мощнее, обильней грозы, смывавшие следы прежней эпохи в канавы, которые становились речками, набухавшими осенью и весной.
Это называли смертью, но это не была смерть в привычном виде, просто рожденные рождались спящими. И если матери требовался наркоз, она могла лишь надеяться, что ее положат в такие же бесконечные ряды стеллажей, потому что после наркоза тоже не просыпались. И засыпали не только матери и младенцы.
Жуткий конвейер искусственно продленных жизней – ряды за рядами, тысячи стеллажей по несколько ярусов друг над другом.
Все, что прежде имело смысл, казалось бессмысленным в этом неодолимом водовороте, утягивающем в воронку всё большую и большую часть человечества. Безумными казались фасады домов, мытые тротуары и работающие магазины. И, напротив, что прежде казалось абсурдным, стало казаться осмысленным: очереди из грузовиков, день и ночь стоявшие у ворот «Возрождения», что недавние люди лежат на паллетах (ведь так их удобней грузить), что никто никого не провожает и что все это остановится, лишь когда некому будет грузить и некому привозить.
И это длилось долго.
Четыре года люди пытались бороться, потом остались единицы, а через два года не стало и их. Не существовало лекарств, да и не было это эпидемией, как утверждали ученые. Никто никого не заражал. Эта точка зрения оставалась главенствующей до тех самых пор, пока сами ученые не оказались на металлических стеллажах.
Все силы были брошены на борьбу и выполнялись любые подчас абсурдные требования. Было выдвинуто множество гипотез, противоречащих не только друг другу, но и здравому смыслу. Например, что кома связана со снижением солнечной активности и на орбитальных станциях месяцами проводились нудные эксперименты с экранами от солнечной радиации. Сейчас это смешно, а тогда это была новость номер один и ученые наперебой то соглашались, то называли это откровенной ерундой. Это был рассвет науки о человеке. Делались сложнейшие операции по компиляции человеческого мозга от нескольких носителей и многое другое, но все это оказалось лишь побочным и ненужным